Содержимое чана, в который я упал, оказалось совсем не горячим. Приятное и теплое, немного тягучее, липкое, но благодаря этому я ничего себе не повредил. Белое, непрозрачное, почти как молоко, оно начало поглощать меня, засасывать на дно, но я тут же ухватился за брошенные канат с карабином, прицепил его к ремню на поясе и два раза дернул, сигнализируя, что готов к спасению. Меня вытянули и помогли встать на ноги. Заводской штатный врач была уже рядом с чаном. Она посветила фонариком мне в глаза, померила температуру и давление, затем проверила рефлексы.
- Кажется, с ним все в порядке, - обратилась она к начальнице цеха, как будто ее мое самочувствие волновало больше, чем меня.
- Никаких побочных эффектов? – деловито поинтересовалась та.
Меня это тоже интересовало, но в руку мне уже вложили горячую кружку с чаем, поэтому я лишь мычал.
- Пока рано говорить, - уклонилась на всякий случай от точного ответа и ответственности врач. – Что это за звуки? Он их издавал раньше?
Я промычал в ответ, потому что не успел проглотить чай.
- Постоянно, - усмехнулся кто-то из рабочих. – Не умеет пить маленькими порциями, постоянно набивает рот, а потом мычит.
- То есть легкое слабоумие не считать симптомом, - обратилась врач ко всем присутствующим, а потом наклонилась ко мне. – Если почувствуешь что-нибудь необычное, что угодно - зуд в тех местах, где раньше не чесалось, ухудшение или улучшение зрения, навязчивые мысли, плохой сон, незнакомые ранее позывы - сразу же беги ко мне. Понял?
Я отрывисто кивнул, потому что был напуган. Конечно, струхнул слегка, еще бы, свалился с высоты трех метров в главный чан с главным веществом, думал, все, конец, пока летел. А вот нет, не пришел еще мой час, поживу пока. Мне велели идти домой и следить за состоянием. Я вроде не наглотался ничего, но правила завода строги. Начальница стала очень злой, пришлось выливать весь чан, вещество должно быть чистым. Лишь оно сохраняет наш хрупкий мир, благодаря ему за последние пятьдесят лет не было на Земле ни единой войны. Ему и, конечно же, матерям революции, которые не допустили ни одного конфликта с окончания Последней Великой Войны.
Дома мать меня пожурила за неосторожность и мечтательность. Она всегда говорила, что несобранность в конце концов сыграет со мной злую шутку, постоянно призывала быть внимательным. А я не виноват, что могу иногда зазеваться, засмотреться на птичку на ветке, например, и войти прямо в столб, или задуматься о своем, мужицком, и пройти поворот на завод. Приходилось разворачиваться, бежать со всех ног, чтобы не опоздать. Много в мире прекрасного, на что и не грех отвлечься от рутины. А если все дни на пролет думать только о работе да о домашних делах, так и с ума можно сойти.
Со стола убирать да посуду мыть она Артемку заставила, меня уложила на кровать и велела лежать смирно, а то неровен час и с кровати скачусь. Это было несправедливо, я не дурачок какой-то. С кем не бывает, подумаешь, свалился в чан, не самое страшное дело в мире. Проотцы мои куда страшней дела творили.
- Поэтому они теперь там, где находятся, - наставляла мать. – Матери революции от того и подняли восстание, что проотцы чудили. А ты не чуди.
- Сравнила тоже, - бурчал я. – Далеко мне еще до них, древних мужей. Я никого не убил, бомбу не создал, даже не покалечил никого, кроме себя.
- Себя да завод, убытки одни от тебя. Уволят еще, что делать будешь?
- Женюсь, - уверенно ответил я. – Все к тому и идет. Мне уже двадцать два, давно пора.
- Да кто за тобой придет, - рассерчала мать. – Летаешь на своем облачке, нет тебе дела до того, что на земле происходит. Муж должен быть собранным, работящим, опорой для жены, шеей для нее, головы дома.
- Не справедлива ты ко мне, матушка, - защищался я. – Во-первых, я красив, такие всегда в цене, хоть сейчас, хоть тогда, хоть в будущем. Силен, опять-таки, в хозяйстве не бесполезен, еще и грамоте обучен. Таких женихов поискать надо. А то, что иногда отвлекаюсь, так это и не грех вовсе. Женщинам нравится мечтательность.
- Что красив, то красив, - улыбнулась мать и ухватила меня за руку чуть выше локтя.
Я напряг мышцы и покрасовался перед ней. Не было причины злиться на нее, матушка любила нас с братом больше жизни, просто переживала, пока не женила нас. Тяжело ей пришлось после смерти отца. И работать надо, и по хозяйству хлопотать, за дедом старым ухаживать. Он уже совсем телом расклеился, а вот голова варила, как тот чан с веществом – четко, быстро, без перебоев. Второго мужа матушка так и не взяла, никто не мил был. Поэтому мне, как старшему, пришлось рано взрослеть, учиться убирать хату, еду готовить, дрова колоть. Артемка-то совсем еще ребенок был, хотя на два года всего младше. Но он и сейчас ребенок, склад характера у него такой. Озорной, безбашенный. Ничего не хочет, сетовала матушка. Ни учиться, ни работать, ни жениться.
За него она боялась больше, чем за меня. Благо я его хоть на завод устроил, пусть сторожем, зато не болтается без дела. Только дед мог его успокоить, отвлечь от шалостей рассказами своими. До чего ж Артемка до баек его был охотливым! Сядет рядом с дедом, часами его не оторвешь. Мне раньше тоже нравилось слушать, какой мир был до нас, до революции, но с возрастом я стал понимать, что дед то ли специально вымысел с воспоминаниями путает, то ли просто на ходу сочиняет. А Артемка рот раззявит да глазами загорится. Верит.
Конечно, в такое-то всяко приятно верить. Дед говорил, что до Последней Войны не было матриархата, мужичье всем заправляло. Чтобы женщина президентом была или генералом – так его прямо новость была на весь свет. Не жены мужей выбирали, а мужья жен. Какая понравится, та и твоя. Были страны, где со временем это запретили, дали женщинам выбор, приходилось уговаривать, а оставались и такие, где просто все было – хватай и беги.
- Хорошее было время, - вздыхал дед. – Все, все у нас в руках было – финансы, политика, технологии, армейские дела.
- Да допрыгались, - прерывала его матушка.
Не любила она разговоры эти, вообще мир до революции не вспоминала. Говорила, что история это все, было да прошло, нечего теперь про это ностальгировать.
- С начала времен вы у руля были, - как будто заставляла она деда отвечать за все злодеяния проотцов. – И чего добились? Бомб сколько повзрывали, воин сколько поначинали! Последней Великой Войной лишь чудом все население с поверхности земли не стерли. Если бы не матери революции, и сейчас бы война шла очередная. А все почему? Потому что вам, мужичью, одно только надо - рубить, кромсать, убивать и насиловать.
— Это еще что? – поинтересовался Артемка про последнее слово.
- То! Не твое дело, не надо тебе слов таких знать, они уже, слава богу, архаизмы, - и уходила в кабинет свой, книжку читать или план чертить архитектурный какой.
- Одно слово – баба, - дед часто произносил это браное запрещенное слово, но никогда при матушке, обидеть не хотел или попросту боялся ее.
Дед в тот вечер снова впал в настроение свое рассказывательное, а у меня сил никаких не осталось, день был полный переживаний. Зато Артемка уж не стал медлить. Подлетел к деду и давай его терзать расспросами. А тому только и надо, чтобы уши свободные рядом были.
- Расскажи, дед, какого это было при этом, как его, памриархаде.
- Патриархате, неуч, - потрепал его ласково дед по затылку. – А будь он и сейчас, ты бы знал это слово, ученым бы был, потому что для мальчиков то не привилегия была, а норма.
Очень я сомневался, что Артемка ученым бы стал даже тогда. Не было у него тяги к наукам, больше к озорству. Я вот тоже мальчиком был, так ничего – выучился, сколько позволялось. Читать, писать, считать – ведь это главное. А потом можно и самому знаний набираться. У матушки в кабинете библиотека обширная была. В основном все скучное, про архитектуру, с чертежами всякими. Она эти линии да черточки с циферками читала, как книгу, все понимала, а для меня они все равно что темный лес. Но попадались и романы с приключениями и любовными историями. Я их читал, когда настроение было лирическое или совсем скучно становилось. А Артемке никогда не было настолько скучно, чтобы книгу раскрыть. В карты с друзьями резался да выпивать любил и все мечтал, что станет мужем начальницы какой, очень повелевать хотел, командовать.
Так я и уснул в своей комнате под мерное бурчание деда за стенкой. Слов было не разобрать, да я и так знал, что он там братишке талдычит. Проснулся, когда еще совсем рано было, даже вначале сообразить не мог, ночь еще или утро уже. На часах было пять, но вроде выспался. Да только чувствовал себя не важно, напряжение было в одном конкретном месте. В том, которое до этого никогда особо не напрягалось. Колом стояло, твердым, большим, горячим. Не было с ним такого раньше, испугался я и давай бить по нему, приминать, чтобы он обратно стал таким как был. А тот сопротивляется, набухает, как будто его пчела-переросток укусила. И мысли в голове странные появились, тоже горячие. Встал я с кровати, а он тоже стоящий параллельно полу, а не как обычно, в него глядящий.
- Что ж это такое? – тихонько завыл, глядя на него.
И вспомнил вчерашний день и наставление доктора о том, чтобы замечать изменения какие и к ней, если что, обращаться. Да как, если он вон выпирает, в штаны не засунешь. Матушке показывать не хотелось, стеснялся, а Артемка засмеет, он вообще не серьезный. Дед так вообще ничего в медицине не смыслит. Придется как-то скрывать кол свой и на завод бежать. Да смысла нет, тот откроется только через три часа. Расхаживать стал из угла в угол, думать, что ж это со мной такое. А что думать, если не понять ничего. Вещество-то все постоянно с едой принимают, его везде добавляют – в хлеб, в молоко, мясо им колют, даже сахар с ним смешивают. А такие эффекты побочные ни у кого не наблюдаются. Такой-то симптом не скроешь, сразу было бы понятно – больной, вон как у него промежность увеличилась. А может, внутрь принимать – не то, что всему окунуться?
Так я и думал, массируя пол пятками туда-сюда, пока не заметил, что кол стал мягчать, сдувался, как шарик, собираться в своей нормальный вид. Складочки появились, которые до этого разгладились совсем, а потом он окончательно повис. Меня аж в холод бросило, так я обрадовался. Смотрел на него долго, все ждал, что он опять надуваться начнет. Но вроде обошлось. И мысли сразу очистились, переживания ушли, зато голод утренний появился. Захотелось прям много чего употребить, переживание свое заесть. Кинулся на кухню, уже домашние стали просыпаться. Дед по-утреннему сухо кашлял, значит, пробудился, в ванной вода бежала – мама душ принимала. Нажарил я целую сковородку яичницы, на другой оладушки быстро соорудил.
- Ты чего это сегодня бодрый такой? – улыбнулась мама, учуяв запах.
- Выспался, - уклончиво ответил я.
Нечего ее зря беспокоить, пока с врачом не поговорил. Может, это вообще единоразовая акция такая. Да и как только угомонился друг мой нижний, сразу же и волнение прошло, своим чередом все поплыло. Но наказ врача не стал игнорировать, хотя и первым делом к ней не побежал. Решил еще понаблюдать, посмотреть, как на работе буду себя чувствовать, может, еще чего необычного замечу. Не бегать же к занятой даме после каждого непонятного приступа.
Рабочий день прошел спокойно. Вызвала начальница, спрашивала про самочувствие, но больше для приличия, видела, что я вроде со всех сторон тот же. Сказала, что чан с веществом пришлось утилизировать, но меня в этом никто не винит, там перила оказались ненадежные, вот и проломился прутик. Укреплять теперь будут, чудом я выжил, больше такого не допустят и премию в конце месяца выпишут, как пострадавшему на производстве.
- Не большую, но приятную, - угрюмо отчеканила она и отпустила меня дальше трудиться.
Специально я в тот день все медленно делал, чтобы задержаться. Работа у меня сложная, но зато бумажная, в офисе теплом и светлом, а не как у тех, что грамоте не обучен. Те тяжелым физическим трудом занимаются. Кому-то на пользу – крепкими становятся, сильными и выносливыми. Таких в мужья быстро разбирают. А некоторые хиреют на глазах, выматываются, как тени становятся, считай, все – списанный товар. Если какая жена и заприметит, то удача необычайная. Зато у них всегда все по расписанию, закрылся на ночь завод – они домой. А мне бумажки надо подбить, бывает и задерживаюсь.
На этот раз очень уж удачно вышло. Остался я на месте рабочем, пока почти все не ушли. Предупредил еще в обед врача, что попозже зайду, а то работы много, она согласилась подождать. Заинтересовал я ее, сказал, что обнаружил утром эффект побочный, только не могу пока о нем. Посмотрела она на меня внимательно, спросила, не мешает ли эффект работать, может, сразу надо к ней в кабинет. Заверил ее, что ничего страшного нет, а сам как вспомнил утро, так аж поплохело. Не хотелось бы повторения, уж больно страшно и не привычно.
Смотрю, последние рабочие ушли, в архиве еще свет горел, да в бухгалтерии. Не долго, на полчаса всего задержались. Тихо стало, только часы на стене тикали, подгоняли, звали к врачу. Собрался я с мыслями, спустился в медчасть. Она на заводе не простая, с химической лабораторией совмещенная, все-таки предприятие важное, вещество еще важней. Интересно здесь, наверное, работать, опыты всякие ставить, банки-склянки собирать. Но не работали тут мужчины, мало кто в такие профессии стремился – дорого обучаться и долго. Тем более, если учиться шесть-восемь лет, то потом можно уже на семье крест поставить, никто не возьмет в мужья. Поэтому идут в науку только те, кто уверен, что не надо им этого ничего – ни жены, ни детишек. Да и не поощряло общество шибко умных, выскочками считало. Даже меня с моей должностью иногда таким называли, но мне не обидно. Мало ли в мире дураков.
Врач сидела в кабинете, смотрела в какую-то книгу заумную, небось, когда я постучался. Тут же все отбросила, посадила меня на кушетку и давай свои стандартные проверки – рефлексы, фонарь в зрачок, язык посмотрела.
- Да не тут у меня эффект был! – не выдержал я. – Тут все нормально.
- Где же тогда? – терпеливо поинтересовалась она.
- Там, - указал я пальцем вниз живота.
Тут у Евгении Борисовны вся кровь от лица утекла в непонятном направлении, оно аж зелёным стало. Пошатнулась слегка, но равновесие удержала. А что было бы, если нет? Кого зовут, когда врачу плохо? Задумался я от испуга, за нее распереживался даже больше, чем за себя. Мне-то есть на кого положиться, а ей нет. Знал я, что Евгения одинокая была. Женихов свободных постоянно к ней подсылали, а она лишь отмахивалась, некогда ей, говорила, глупостями заниматься. Наука у нее вместо мужа была, колбы вместо детей. Смотрела я на нее, бледную, как стенка, и замечать стал, до чего врач пригожа, оказывается. Глазища на пол лица, губы алые, брови густые и грудь из-под халата выпирает. Никогда не задумывался, что округлости эти так притягательны, а тут на те, аж рот открыл, дышать забыл.
Отвернулась она от меня, чтобы до стола своего дойти, а сзади у нее тоже все круглое и шевелится при ходьбе. Что за напасть такая, успел только подумать, как снова почувствовал шевеление внизу живота, совсем как утром, и как заору:
— Вот, вот, опять началось!
Евгения Борисовна вздрогнула всем телом, от чего орган тот мой еще напористей стал из штанов рваться. Она-то заметила, сразу взгляд туда направила, а мне от того еще приятней стало, хотя и чуть стыдно, но больше приятно.
- Не может этого быть, - прошептала она, надев на нос очки, которые у нее шее на цепочке болтались.
- Уж поверьте, - выдохнул я. – И утром точно так же было. Что ж это такое-то? И как это лечить?
Она молчала с минуту-другую, а мне вечность мерещилась, даже начал уже с матушкой и братом прощаться мысленно, явно же все к тому и шло, помереть суждено молодым, неженатым.
- Может, вы ближе посмотреть хотите? – предположил я, а то, как лечить-то, если не видишь, что там происходит.
- Нет, спасибо, - очнулась Евгения. – Пока не надо. Ваш недуг называется «эрекцией». Да это вовсе и не недуг. Только как она к вам вернулась, понять не могу.
- Что значит – вернулась? Отродясь у меня такого не было, а кто говорит, что было, так врут они все!
- Не горячитесь, вы многого не знаете, Андрей, - она как будто успокаивала меня, но видно было, что сама сильно волнуется.
- Так расскажите! – потребовал я. – Это ваша эмрекция смертельная, да?
И тут она рассмеялась, но не гаденько так, а игриво:
- Нет, от нее не умирают, обычно, - добавила после паузы, значит, сомневается. – Потрясающе, но как?
Меня-то спрашивать без толку, я сам только сегодня утром ее обнаружил. Металась врач по кабинету, постоянно на холмик мой пялилась. Видно было, дилемму какую-то решает, внутреннюю, может даже этическую. И выдала, наконец. Я там особо подробностей не помню, потому что не все понял, но главное уловил. Оказалось, еще до матерей революции такие феномены встречались у всех мужиков, а у кого не было – считалось аномалией.
— Это часть репродуктивной системы, - пояснила она, но понятней не стало. – В наше время, чтобы ребенка завести, надо вначале семью полноценную оформить, проверку пройти, документы собрать и обратиться в центр создания потомства. Там уже сдать анализы и ждать, пока ребенка выведут по всем научным законам, здорового и правильного. А раньше все по-другому было.
И как давай она ужасы рассказывать. Все, буквально все, могли в одночасье детями обзавестись. Нужно было только орган тот набухший в женщину ввести и трение там какое-то обеспечить, жидкость какая-то выползала, а в женщине яйцо было, прямо как в сказке про Кощея. В яйце том ребенок потом получался, в животе у нее развивался и рождался через те же девять месяцев, что у центра создания потомства занимало выведение. И никаких тебе проверок и бумажек. Беспредел один, хаос.
- И что ж, вот так всяк кто хошь мог просто взять и ребенка заделать?
- Во-первых, да. А во-вторых, не только для этого сей акт производился, скажем так, - уклончиво ответила врач. – Я, конечно, только в книжках об этом читала, но было еще в этом процессе некоторое удовольствие. Многие просто так сношались. А иногда это было частью не совсем приятного взаимодействия, когда одна сторона вовсе не хотела акта. В общем, проблем с этим было очень много. Поэтому, когда произошла революций, матери много трудов потратили на то, чтобы репродукция осуществлялась без прямого контакта между мужем и женой. Эрекцию у мужчины необходимо было устранить в первую очередь. Она была одной из основных угроз для мирного послевоенного времени.
Дальше она про какие-то гормоны говорила, про агрессию, про то, как создали противоядие от набухания. Вот зачем вещество важное нужно, как оказалось, вот почему его всюду везде добавляют. На женщин вещество особо не действует, а у мужчин вот какой эффект.
- Почему же на меня перестало действовать? – дошли мы, наконец, до самой интересной части в этом научно-непонятном разговоре.
- Этого я не знаю, но могу предположить, - она сняла очки и душку в рот засунула, от чего нижний орган вновь очнулся. – Скорей всего, это сработало, как вакцина. Слишком много вещества впиталось через кожу, организм научился с ним взаимодействовать и теперь, введённое орально, оно на вас не действует.
- Что ж теперь делать? – совсем растерялся я.
- Во-первых, молчать, - стала она очень серьезной. – Я рассказала вам слишком много, этого никто из мужчин не должен знать. Во-вторых, мы что-нибудь придумаем, а пока скрывайте этот эффект ото всех всеми способами.
Легко ей сказать, у нее-то ничего не топорщится, как будто батат в штаны в магазине сунул, чтобы украсть. Но спорить я не стал. Понравилась мне откровенность ее, и голова болела от новых сведений. Значит, прав был дед в своих воспоминаниях, не чудилось ему ничего.
- А почему вы мне эту тайну доверили? – осмелел я.
Она подумала чуток, стоит ли дальше раскрываться, а потом махнула рукой, словно еще одна выданная тайна уже ничего не изменит:
- Я не просто так здесь выбрала работу. Мне эта затея с веществом никогда не нравилась, еще с того момента, как я в медицинском про него узнала. Конечно, мир теперь намного лучше, чем при патриархате.
«Опять слово это, дедово!» - подумал я.
- Но ведь так тоже нельзя, подавлять саму сущность половины населения. Матери революции боролись за то, чтобы не было больше угнетения женщин, а в итоге сами создали мир, где угнетают, только теперь мужчин. Нет в этом ничего правильного, как и не было в том, раннем мире. Надо искать баланс.
Умная она, конечно, очень. Слов много знает, говорит стройно. Но и красивая, как с картины сошла. Смотрел я на нее завороженно и не думал о мире да о балансе. Как можно о них думать, когда глазища круглые, а груди еще круглей? Сложно проотцам было, наверное, если они такое каждый божий день испытывали. У меня за одни сутки столько приключений, что я вымотался весь. А как же постоянно среди женщин быть, если они все такие красивые да чувства разные горячие вызывают?
Это я уже по дороге домой размышлял, а как только порог переступил, так сразу все мои приключения и забылись. На кухне за столом сидели две незнакомки, одна совсем уже старая, как дед мой, наверное, а другая чуть помоложе, но не на много. Запереживал я за орган свой, но напрасно, как казалось – ни глаз тебе круглых, ни грудей изящных. Худые обе, как будто три года ничего не ели, но аппетит был отменный. Захожу я, здороваюсь, а они обе борщ уплетают, да пирожками заедаю. Видимо, ждали их у нас дома, только я не в курсе был, чего им надо и к кому пришли.
Оказалось, ко мне. Та, которая еще среди матерей революции явно была, пришла сватать за меня дочь свою. Она, оказывается, на заводе работает, но я как-то не замечал ее, бледная, мелкая, как подросток, только с морщинами. Даже стрижка, как у Артемки. Не понравилась она мне сразу, вот вообще. Зубы, правда, все на месте, и пальцы в кольцах золотых, в ушах огромные квадратные бриллианты блестят, так можно считать, что и хорошая жена. Говорила хорошо, образованная, в правлении заводском не последнее место занимает.
- Муж, - говорит условно молодая, - мне нужен крепкий, не глупый. Уж больно я детей хочу. Всю жизнь трудилась на благо человечества, исследования проводила, завод поднимала, а как очнулась – так уже и пятьдесят почти. Пора и семьей обзавестись. Что скажешь, Андрей?
И подмигнула играючи, а мне аж дурно стало. Мама, смотрю, хлопочет, нравится ей партия такая для сына. Уже думает, наверное, какой костюм мне пошить. Я тогда на Артемку зыркнул, а тот со смеху давится, весело ему, от того, что брат старший скоро женится на скелете ходячем. Не смог я претвориться даже для вежливости, весь вечер угрюмый сидел, хотя и понимал, что ждали они меня долго, я же у Евгении задержался. Эх, такая теплота по мне разливалась, когда я о ней думал.
Но мой ледяной прием не охладил невесту. Она перед уходом меня даже в щеку лабызнула, пришлось мне в три погибели согнуться, чтобы достала. За руку меня ухватила, бицепс пощупала, хохотнула тихонько, обещала еще прийти, а потом по обычаям нас к себе позовут, там уже и решать надо будет – люба она мне или нет.
А я уже знал все, заранее. Никто мне теперь кроме врача нелюб. И тайна нас связывает великая, серьезная. Тяжко мне стало, знал, что матушка настаивать будет. И засиделся я, и предложение хорошее. Но реветь не стал, хоть и ком подкатывал, я ж все-таки мужик. Задумался крепко, да никак не мог сообразить, что делать теперь. Голова пухла, сердце ныло, надо было кому-то излить душу, да кому? От деда помощи не жди, будет хорохориться, говорить, что в его времена ни одна баба не смогла бы его заставить. Ему легко говорить, он уже почти не человек живой, а так, символ, радио, голосящее о прошлом. Оставался только Артемка, не серьезный, зато искренний.
- Да ладно тебе, - пытался он меня успокоить. – Ну и что, что худая и старая, зато богатая. Помрет скоро – тебе все оставит.
- Когда это еще будет, - вздыхал я.
- Выбора у тебя особо нет, так что ты лучше не переживай и не думай об этом. Матушка зато как обрадовалась. Первое серьезное сватовство.
- Нельзя мне, Артемка, жениться, никак нельзя, - вспомнил я про недуг свой недавний.
Если Евгения в скором времени не найдет противоядия, как же мне быть, как скрывать свой орган, который теперь как будто отдельной жизнью зажил? Сразу же меня и вернут обратно домой, как только увидят его, еще и с позором. Всем расскажут, что у меня с конституцией что-то не то. Видел Артемка, что скрываю я что-то, не договариваю, почему нельзя с костлявой узами связываться. Не выдержал я, да и рассказал все как есть, какой я теперь порченный, больной, урод почти.
- Покажи, - тут же потребовал он.
- Не буду, - засмущался я. – Тем более сейчас и нет ничего, все как обычно.
- А когда бывает?
- С утра вот было. И потом еще разок, - уклонился я.
Но Артемка-то любопытный до жути. Донимать начал, раздухарился так, что матушка зашла в комнату, замечание сделала, хотела его к себе отправить, да смягчилась, подумала, что невесту обсуждаем. Пришлось выдать ему и про второй раз всю правду. Про Евгению.
- Я-то думал, брешит дед, - загорелись глаза у него. – Слушал его сказки да на пополам делил. А вот оно как, оказывается. Я тоже так хочу!
- Дурной совсем? – разозлился я. – Мало того, что я теперь хоть в цирке показывай, так и ты теперь захотел? Тем более, случайно это все произошло, не специально же я покалечился.
- Вечно тебе все самое лучше достается, - осунулся братишка. – А ты даже и понять не можешь, какое счастье выпало. Ты же можешь теперь все изменить! Перевернуть! Свою революцию совершить.
Совсем Артемка со скуки с ума сбрендил, революции ему мерещатся, переворачивания всякие. Плюнул я на него да спать отправил, утро вечера-то мудреней. Хотя у меня теперь нет. Теперь утра я ждал как неизбежного ужаса, испытания мне неподвластного, как не старайся. Изо дня в день просыпался теперь от пульсации в органе, как будто вся кровь туда стекалась, из головы, из конечностей, словно он приказ отдавал, все ресурсы мои поглощал. А потом отпускало.
Ощущал я себя как оборотень из книжек. Утром один, днем другой. И секрет должен был хранить, что монстр теперь во мне живет, страшный, которого никому видеть нельзя. Евгению я изредка встречал в коридорах, но делал вид, что не знакомы мы близко, как будто тогда у чана в последний раз виделись. И она лишь отрывисто кивала. Я ждал, что она сигнал какой подаст, намекнет, что нашла решение проблемы моей, но она мимо проходила, мелкими шажочками, как будто специально всем телом своим заманивала, пятой точкой знак бесконечности рисовала. Невозможно было в след ей смотреть, сразу же монстр проклятый просыпался, но приятно от этого в теле было, волнующе и душно.
Артемка свою затею с революцией не оставил, постоянно ко мне по вечерам в комнату приходил и рассказывал, что надо армию мужиков собрать, всех в чан окунуть, чтобы силушку звериную пробудить и к патриархату вернуться, про который дед говорит, как о самом прекрасном строе, о времени, когда все было по-другому. Я-то знал, что невозможно это. Да и не захочет никто в здравом уме такое с собой сотворить.
- Не понимаешь ты, дубина, не благо это, а проклятье, - стонал я под его напором.
- Тогда я сам в чан упаду! – разгорячился Артем. – Я сам стану отцом революции, раз ты не хочешь!
- Тише, тише, чего орешь? А если услышит кто? Это же призыв к бунту! Сам знаешь, что с бунтарями бывает.
- Не знаю, не знаю! – скакал он. – Только из книжек знаю, я настоящий не видел. Почему? Потому что подавляют они нас, а значит, боятся! Знал бы, куда вещество не добавляют, только тем бы и питался, чтобы таким как ты стать.
А потом и деду проболтался, бестолковый. Дед меня к себе тут же подозвал, тоже хотел, чтобы я ему монстра своего показал, да спал тот. Но дед не расстроился, начал опять про молодость свою рассказывать, только уже другие истории, про то, как орган тот ему пригождался. Примерно то же самое, что Евгения говорил, но с подробностями и не такими научными словами.
- Мерзость какая, - поморщился я.
- Много ты понимаешь, - буркнул дед. – Это же самое прекрасное чувство в мире – оргазм!
- Не понимаю и знать не хочу, - обрубил я.
- А ты попробуй, - лукаво подмигнул дед.
- Как же я попробую, когда для этого женщина нужна, а я себя раскрывать не могу, - повеселился я от того, что деда в тупик логический загнал.
- Может и не нужна, - тут он уже совсем на черта стал похож.
И рассказал. Такое, что волосы у меня на руках зашевелились. До чего же противно было его слушать, но он с таким видом рассказывал, что меня пробрало. Дед как будто лет двадцать с себя скинул, поднялся, оперся на локоть и показал, какими движениями надо этого самого нургазма добиваться. Хорошо, матушка зашла, отвлекла его, а то я уже готов был и до грубости в сторону деда опуститься. Но пришла она с новостями печальными – невеста моя со вторым визитом пожаловала.
Она как будто еще пару килограммов с последней встречи скинула, скулы совсем выперли вперед, острая ключица из платья вырывалась. Но нарядная была, еще больше блестяшек на себя нацепила. Да только не обманешь меня ими. Не стала она краше, еще хуже стала, потому что старалась шибко. Пришлось весь вечер отсидеть да галантничать с ней, чтобы матушку не обидеть. А вот Артемка распустился, шуточки отмачивал неуместные, вел себя совсем развязно, пришлось даже под столом его по коленке пнуть, чтобы замолчал. Взвыл, насупился, но рот свой поприкрыл.
Предстоял теперь ответный визит, третье свидание, а мне от одной этой мысли тошно становилось. Может и не зря несчастье со мной это случилось, уж лучше всю жизнь вот так, в холостяках прожить, чем с нелюбимой женой. Хотя и холостяцкая жизнь не веселая, не почитают таких в обществе, обсмеивают. Да и гарантии никакой не было, что откажется от меня невеста, ежели прознает про монстра. Она, может, богатая да ученая, но сама понимает, что не особо завлекательна для женихов молодых. Как уцепится за меня. Тем более смотрит пристально, нравлюсь я ей. Как только выпадает случай, сразу за руки меня щупает, а разок даже по ягодице как бы невзначай провела. Мерзко было, но одновременно и лестно.
- Неужели, подчинишься судьбе? – не сдавался Артем. – В тебе же сила, мощь, оружие! А ты как телок на бойню идешь.
- И что предлагаешь? Вытащить его да по лбу ей дать? Какое ж это оружие? Несчастье одно.
- Доктор твоя чего говорит?
- Ничего, мимо проходит, даже не смотрит. Все, иди уже.
Не хотелось мне с ним ничего обсуждать. Жалел, что рассказал ему про недуг свой, никакой помощи, только проблем от него больше. А через неделю Евгения меня незаметно позвала к себе, опять поздно после работы, чтобы не было никого. Волновался сильно, вдруг нашла она способ монстра устранить. А еще от того, что вновь увижу ее, не так просто по коридору шагающую, а в глаза ей посмотрю. Она что-то писала быстро-быстро, даже не отвлеклась, когда я вошел. Пришлось подождать на пороге, пока она голову не подняла.
- Ну что, можно меня вылечить? – выпалил я, когда она тетрадку закрыла и на меня посмотрела.
- Вылечить? Но вы же не больны.
Вылупился я на нее, ничего не понимая. Она встала из-за стола, подошла близко и посмотрела на меня так пронзительно, что я чуть тут же на кушетке и не растекся лужицей.
- Ко мне ваш брат приходил, Артем, сделал вид, что палец порезал, вернее, действительно порезал, но нарочно, - усмехнулась она. – Смышленый он у вас.
Во рту у меня пересохло, так и знал, что одни неприятности от него. На лице, видимо, у меня смятение выступило вместе с потом, потому что Евгения сразу же лепетать начала.
- Вы не сердитесь, Андрей. Он добра хочет. И наши с ним мысли совпали.
А вот тут я уже ревновать начал. Значит, ходит он тут, змей, с Евгенией за моей спиной шушукается. Даже членовредительством не гнушается. Сжал я кулаки, так сильно сердце у меня сдавило. Не было такого раньше никогда. А в голове пульсировало только одно слово, стыдное до безобразия: «моя». Моя она была, врач эта круглоглазая, только лишь моя!
- И что же вы тут обсуждали? – выдавил я из себя, а голос был чужой.
- Ваш случай, конечно же. Андрей, вы должны понять, то, что с вами произошло – это событие мирового масштаба. Вы не больны, вы как раз-таки здоровы. И все мужчины должны стать такими, как вы. Я не работаю над лекарством, я работаю над антидотом от вещества.
Тут я уже совсем ошалел. Вот это новости! Здоровый, значит, а вот это вот все, что у меня ниже живота происходит – тоже норма? Вот уж нет, проклятие это, самое настоящее. А она дальше вещает. Про какую-то подпольную организацию, которая давно уже пытается вызвать общественный резонанс, запретить вещество, добиваются, чтобы у мужчин были равные права. Но самое страшное в этом было то, что Артем присоединился к бунтарям и рассказал им обо мне.
- А меня вы спросили? Хочу ли я вот это все? – я указал рукой на монстра, который теперь тихо спал, как будто не причем. – Я нормальным хочу стать, обычным.
- Но вы и есть нормальный, самый обычный, это все остальные подавленные, ненастоящие. Однако скоро все измениться, природа восторжествует, ведь нет будущего у того, что противоестественно.
- Вы выступаете против матерей, против революции! Вы все преступники, вас накажут. А я частью этого быть не собираюсь.
- Без вас ничего не выйдет, - покачала она головой. – Вы – наш символ, наш лидер. Под вашем знаменем мы вернём мужчинам их силу.
- Вам-то это зачем? – недоумевал я. – Вы – женщина, представитель власти, а если дедовы рассказы правдивы, то ничего хорошего от этой вашей «мужской силы» не вышло. Войны, разрушения, агрессия.
— Это крайности, - отмахнулась она. – Как и то, что мы имеем сейчас. Мы не против женщин, и не за мужчин. Мы за равноправие, за баланс. Неужели вы не хотите, чтобы, как вы называете его «монстр», не был поводом для смущения, а просто был? У вас, у всех мужчин в мире.
- Не хочу, - честно открестился я. – Никому такого не пожелаю. Меня дед научил с ним справляться, надо только на практике попробовать.
— Это уже не ваше решение, - подсела она ко мне на кушетку. – И не мое. И не матерей революции. Никто не имеет права решать, что для человека естественно, а что нет, каких чувств и инстинктов их лишать.
А потом она совершила невообразимое – залезла ко мне в штаны и схватила монстра, который тут же под ее еретичными руками стал возрастать, наливаться, но не сопротивлялся, а как будто стал единым целым с ее рукой. Я хотел вырваться, спорить, отказаться от этого подпольного безобразия, но мысли улетучились, а голова стала ясной и светлой, как весеннее небо. И ни одна мысль, даже легкая как облачко, не появилась на горизонте моего разума. Становилось жарче, напряжение росло, как и скорость ее руки. Я видел, что она подустала, не привыкла к такой физической нагрузке рука ее нежная, изящная. Но ничего поделать не мог, не хотел, чтобы она останавливалась. А потом из меня вырвался такой звук, которого раньше я никогда не воспроизводил.
Как-то раз мы с мамой на машине лося сбили, вот он примерно так в момент удара завыл, правда больше от испуга, потому что ему-то ничего не было, а машину пришлось восстанавливать. Мне самому тогда стало так страшно, думал, что лось начнет в ответ атаковать, а он поревел, глаза попучил и убежал. Так и я в тот момент орал и, наверное, тоже глаза выпячивал, а может, наоборот, сжал их крепко. Не помню. Но не только вопль стал результатом ее незнакомых до этого действия. Монстр изрыгнул беловатый яд, как пушка стрельнула ядром, и тот приземлился лужицей на пол. Мое тело обмякло, дыхание стало восстанавливаться, а Евгения в этот момент казалась как никогда красивой. Пара потных прядей прилипли к ее вискам, любопытство ее глаз прожигало дыру на моем лице.
Знала, чертовка, что я теперь на век к ней привязан. Сам-то я потом тоже попробовал, понравилось, но все равно ловчее у нее получалось, хотя и дольше. Каждое утро я с этого начинал и удивлялся тому, что сам не догадался. Это же было настолько правильно и естественно, что я стал постепенно проникаться ее мыслью о том, что нельзя мужчин такого лишать. Это же преступление против целой половины населения. И оно мне казалось хуже, чем бунт против матерей революции.
Да и не бунт мы вовсе планировали, а борьбу. Не за власть, не за смещение женщин, не за переписывание истории. За равноправие. За наше, мужское право иметь каждый своего личного монстра. Не видел я в этом ничего страшного, тем более на женщин влияющего. Евгения мне потом объясняла подробней про акт, в котором не рука женская задействована, а орган тот, что на биологии нам один раз показали, да и забыли потом, за ненадобностью. Но это мне казалось уже шагом следующим, более сложным. А пока задача наша простая – перестать подавлять мужчин, дать им хоть кусочек власти над собственным телом.
И не только телом, но и судьбой. Матушка начала третье свидание готовить, ответный визитный к невесте моей. А я как представил ее сухую руку на месте тонких пальчиков Евгении, так похолодел внутри. Не допущу, не дамся! Даже если примет она в мужья урода такого дефективного, не стану с ней монстром делиться, не ееный он, а мой! И Евгении еще, почему-то так решил. Так было правильно. Естественно, как любила она повторять.
Не желал я семью строить с той, что не люба мне. Неправильно это совсем. Если есть любовь, то она должна быть кирпичиком семьи, а не деньги и статус. Почему это костлявая выбрала того, кто ей по нраву, а я так не могу? Так и заявил матери, как отрезал – не пойду на свидание. Все, отказываюсь! Артемка аж в ладоши захлопал.
Мы с ним после того моего визита в кабинет парочкой слов обмолвились. Он много не говорил, что было неожиданно. Затянула его организация подпольная, загорелся он желанием антидот найти, даже волонтером вызвался, чтобы тестировали на нем препараты. Пока не выходило ничего. От одного его тошнило весь день, от второго сердце бешено колотилось, а монстр так и не просыпался. Он-то мне и рассказал, что я действительно в подполье легенда, а Артем, как мой брат, сразу почетное место занял.
- В основном там старики, типа деда, и родственники их, которым те рассказали про то, как раньше было, - жарким шепотом рассказывал братишка. – Мужчин, конечно, больше, но и женщины есть. Типа Евгении твоей, тоже в равноправие верят.
«Твоей», понравилось мне это. Значит, не только я так считаю.
- Хорошо бы, чтобы ты на встречу как-нибудь пришел, показался сам, монстра своего предъявил.
- А чего бы не прийти? – удивился я тому, как обрадовался этому предложению. – Но показывать не буду.
Это было обязательное условие. С тех пор как я в чан-то упал да стал проявлять силушку эту вроде природную, а вроде и чужеродную, стыдился я ее. Хоть и говорила Евгения, что нормально все, сразу к щекам кровь приливала, как о нем речь заходила. Раньше не было такого. Болтался себе там лоскуточек и пес с ним. А сильного его я стеснялся.
Встречались они на каком-то складе заброшенном на окраине города поздно ночью. Пришлось дождаться, пока матушка уснет и через окно наружу лезть. Из Артемкиного окна удобней было, он там уже все разведал, кирпичик где надо подставил – не первая его вылазка. Бежали дворами, чтобы внимания лишнего не привлекать и через сорок минут перебежек таких оказались возле склада. Я совсем выдохся, не привык к таким упражнениям. И сердце бешено колотилось от тревоги и возбуждения. Артемку спросили пароль, он шепотом назвал и нас пустили.
Под потолком шатались голые лампочки на тонких длинных проводах, тени пускали длинные, страшные. Да и люди вокруг были не самые воодушевляющие. Старики тщедушные да молодежь желторотая. Не соврал братишка, и женщины были. Евгению я сразу узнал. Она позади стояла, там у них было что-то вроде лаборатории образовалось, только не такой как на заводе. Склянки все разно размерные, видно, что списанные из-за негодности, микроскопы допотопные. Собирали лабораторию наспех и из подручных средств.
— Это не важно, - отмахнулась она. – Главное, найти антидот, здесь для этого средств хватает.
Про средства интересно было. Оказалось, что были в движении и меценаты, мужья богатых жен, которые хотели путы свои снять, начать выбирать свою судьбу, совсем как я, когда костлявая на горизонте появилась. Значит, есть у бунта смысл и основания. Значит, система, созданная материями не всех счастливыми делает, как они обещали с каждого политического плаката в городе.
Воодушевился я и поддался уговорам речь толкнуть. Артемка ящики каких-то нашел, перевернул, сцену соорудил. Забрался я на ящики и только начал речь толкать, как ворота склада распахнулись, топот сапожищ оглушил, а яркий свет прожектора ослепил. Заговорщики в рассыпную кинулись, кто куда мог, а я с испугу равновесие потерял и с ящиков свалился, больно лбом об бетонный пол ударился и сознание.
Очнулся в камере. Знали, знали власти о бунте, о заговоре, об антидоте. Давно за складом следили, ждали только, чтобы я там появился. Хотели главного зачинщика схватить. Допрос устраивали. Ничего я им не сказал, но у них донос был. Серьезный. От члена движения подпольного. От Евгении. Шпионкой оказалась та, которую я любил, специально все это подстроила. Не готовила она никакой антидот. Хотела сгноить равноправие на корню. Растерялся я совсем, когда узнал об этом, но все равно ничего не сказал. Артемку вроде не нашли, он парень быстрый. Будь он у них, сразу же давить начали, чтобы я во всем признался.
- Расскажу, супостаты, - выдавил я из себя. – Все расскажу, что хотите. Но дайте мне вначале с предательницей поговорить, в глаза ей посмотреть.
Долго они сопротивлялись, били меня, конечно, но поняли, что не добьются ничего, пока я добровольно не выдам.
И вот сижу я на лавке жесткой, слышу, как по коридору каблучки ее стучат. Ведут ко мне предательницу. Наедине поговорим, такой был уговор. Привел ее охранник к решетке, сам удалился.
- Пять минут у нас, Андрей, - зашептала она, как будто и не было злодеяния, как будто не из-за нее я тут оказался, а потом на виселице окажусь.
— Вот значит какая ты настоящая, змеюка, баба, - выругался я и плюнул ей под ноги.
- Молчи, - приказала она. – Да, я всю эту организацию сдала. Но ты не понимаешь, так бы мы ничего не добились. Ты же видел, что там творилось – одни старики да фанатики, типа Артемки. Так мы далеко не продвинемся. А теперь все знают о тебе, во всех газетах пишут. Теперь ты настоящий символ революции, а не только среди кучки неудачников.
Хлопал я глазами и не знал, верить ей или нет. Красивая она была сильно, как же не верить? Но и в тюрьме я оказался из-за нее, значит, может и врет.
- Не знаю я ничего о газетах, - буркнул недовольно.
- Они нарочно скрывают от тебя, чтобы ты силу не почувствовал, чтобы сдался, но не смей, слышишь, не смей!
И она притянула меня через решетку и в самые губы поцеловала, крепко, как будто мы с ней муж с женой, как будто связаны навечно.
- А как же лаборатория? Антидот? Там же все разрушили, они мне говорили, - оклемался я, верил теперь после поцелуя безоговорочно.
- Про антидот я все придумала, нет в нем смысла, разве ты не понял? Надо запретить само вещество, перестать его подмешивать. За это мы начнем движение, уже начали. Ты только не сдавайся, ты только держишь. Мы всем про тебя рассказали. Не представляешь, сколько людей уже верят в тебя. Завтра у нас демонстрация, мы фотографии твои везде развесим. Ты – символ революции, ты – наша надежда!
И просунула мне листочек смятый, а на нем – мое лицо и надпись: «Нет женскому произволу! Остановим производство вещества! Сделаем мужчин снова сильными!» Закончились наши пять минут. Повиляла она своими круглыми будрами прочь от меня, а я только и мог что в след смотреть да монстра своего успокаивать. И вдруг – передумал. Не буду успокаивать! Пусть он рвется наружу. Да здравствует новая революция! Да здравствует равноправие!
Автор: Чарли Гелнер
Источник: https://litclubbs.ru/writers/3856-otec-revolyucii.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#революция #отец #постапокалиптика #Фантастика #равенство #патриарх
Больше интересных статей здесь: История.
Источник статьи: Отец революции.