Пришлось мне выстоять не один час в тесной очереди, где все очередники толкались, напирали друг на друга, прежде чем удалось получить на руки желанный билет. Вот как раз с этого момента и началась моя поездка. Оставалось лишь поспеть на поезд, отыскать свой вагон и занять билетное место. А вот дальше мало уже что зависело от меня.
Будь то обычная поездка, можно было позволить себе беспечно проспать весь путь до нужной станции, предупредив заранее проводника, чтобы вовремя разбудил. В моем случае все было иначе, и об этом непременно будет сказано позже. Устроившись поудобнее в вагоне, разложив вещи по полкам, я стал дожидаться проводника, зная, что спать он в любом случае не даст: непременно разбудит, чтобы проверить билет.
С желанным билетом все было не просто: в нем не стояло конечной станции, отныне все они, последующие станции, стали моими. Мог покинуть поезд, где пожелается, лишь бы после не пожалеть, что вышел не там, где следовало. Мог находиться в пути хоть час, хоть год, а то и всю жизнь, но из разговоров знал, что большинство пассажиров с желанным билетом не выдерживают в поездке и месяца.
Мне повезло уже в том, что досталось прекрасное место у окна. По правую руку два свободных кресла, напротив такие же три, сидел навстречу движению. Передо мной полукруглый столик с выемкой под стаканчик, к примеру, с кофе; под ним на крепкий крючок-шишечку нанизана стопочка мешочков для мусора. Все это на первый взгляд малозначительные мелочи, но и они способны скрасить поездку, особенно если она долгая.
Пока стоял в очереди, чувствовал усталость, полагал, что как только доберусь до вагона, сразу же и усну. Но сон вдруг куда-то пропал, усталости тоже как не бывало. Оставалось лишь какое-то неясное волнение в груди, которое можно назвать дорожным.
Поезд все не отходил, из-за того, вероятно, что на перроне что-то происходило. Слышался неясный шум, виделись отражениями в окнах всполохи мигалок, но все это происходило вдалеке от моего вагона. Кому-то стало плохо, подумалось мне, у кого-то сердце, скажем, серьёзно схватило. Уже от одной этой мысли оно и у меня заныло, рука потянулась за таблетками. Но вот стоило поезду тронуться, как все мои тревоги и беспокойства сами по себе прошли.
Вскоре в вагоне появилась проводница. Высокая стройная женщина, молодая, ее можно было без преувеличения назвать красивой, если бы только она не горбилась. А горбилась, видимо, потому, что стыдно ей было за себя перед нами, карликами, за свой необычный рост. Во мне самом тоже росту немало, но в ней все же было сантиметров на десять побольше, настоящая каланча, едва не упиралась головой в потолок вагона. Мне сразу подумалось, что лучше бы ей подыскать другую работу, где рост не мешал бы, а, наоборот, в чем-то пригождался. Мне так и не успело прийти в голову, о какой работе может идти речь.
Я протянул ей свой желанный билет и с некоторым стыдом и неловкостью, застенчивостью в голосе признался, что впервые нахожусь в подобном поезде. Потому и не знаю, как здесь правильно себя вести, как следует поступать, случись вдруг что. В ответ проводница одарила меня тихой, покровительственной улыбкой. Сам-то поезд совсем обычный, ответила она. Необычный у меня всего лишь билет: людей здесь, вроде меня, самое большее один-два на каждый вагон, а в некоторых вагонах и вовсе ни одного . Участливо посоветовала ни в коем случае не торопиться покинуть поезд: сначала я должен хоть немножко обжиться в нем. А еще посоветовала непременно порасспрашивать пассажиров о тех станциях, где они собираются выйти, и, самое главное, положиться на собственную интуицию.
В поезде я могу провести хоть всю жизнь, продолжала проводница, но об этом мне самому решать. Она уже уходила, когда я напоследок поинтересовался, где могу найти кого-нибудь с тем же билетом, что и у меня. Через два вагона от нашего, сказала она, почти в голове поезда, один из пассажиров не решается выйти наружу уже десять лет. На прошлой станции ему стало плохо, пришлось вызвать амбулансе, но все обошлось, и какое-то время он еще, вероятно, благополучно пробудет в поезде.
За окнами довольно скоро начало темнеть, в вагоне зажглось освещение, тусклое пока, с налетом желтизны. Глаза начали понемногу смыкаться и очень скоро я погрузился в сон, хотя настоящим сном это вряд ли можно было назвать. Просыпался каждые несколько минут, а за эти минуты успевал проживать целые дни. Некоторые из снов были настолько яркими, сочными, что запоминались, и когда я в следующий раз засыпал, то возвращался именно в них. Как-то мне повезло погрузиться в сон на полные двадцать минут, а когда проснулся, то понял, что окончательно выспался и что заснуть мне теперь удастся не скоро.
Проснулся, как выяснилось, вовремя, потому что вагон в очередной раз посетил проводник. Не та уже высокая женщина, с которой мне довелось разговаривать, а коренастый мужчина восточного вида, столь же вежливый и доброжелательный. Проверив билет, он пожелал мне счастливого пути, а на вопрос о проводнице ответил, что сменил ее, и что его самого завтра тоже кто-нибудь сменит, уж такова жизнь. Еще он признался с грустью в голосе, что когда-нибудь возьмет билет, такой же, как у меня, и выйдет на одной из незнакомых станций. Но случится это не раньше, чем через несколько лет.
Вот тут-то, при этих его словах, я и убедился, что поступил верно, решившись на поездку. Впрочем, рано еще было делать серьезные выводы: в пути я находился всего несколько часов в отличие от того загадочного пассажира, что провел в поездке долгие десять лет. Наутро, пообещал себе, непременно наведаюсь к нему, поинтересуюсь здоровьем, а заодно поразузнаю, что ему известно обо всех этих поездных делах.
С этой мыслью снова заснул, а наутро обнаружил, что у меня пропал чемодан со сменной одеждой и многим другим, что могло пригодиться в дороге. Зато мне милостливо оставили портфель с туалетными принадлежностями, парой книжек, ручками, карандашами и записной книжкой. Поначалу я очень расстроился, но проводник, тот самый восточный крепыш, сказал, что не стал бы так горевать, окажись на моем месте. Мой чемодан принадлежал старой, покинутой мной жизни, а я ведь отправился за новой. Как и женщина-проводник из вчерашнего дня, он посоветовал мне пообщаться с другими, рядовыми пассажирами, может кто из них подскажет, на какой станции мне будет лучше сойти.
Вскоре свободное сиденье напротив меня заняла приятного вида женщина лет тридцати. Ей следовало проехать поездом всего пару станций, там еще сколько-то автобусом, затем пройти метров триста пешком, и вот она уже на своей работе. Вечером ей предстояло проделать все то же, но только в обратном порядке. Она посоветовала мне не выходить там, где сама выйдет, ну а с ней вышло полвагона. Когда-нибудь, призналась, она купит такой же желанный билет, но сначала ей нужно поставить на ноги детей. На прощание она поцеловала меня прямо в губы, и это меня впечатлило. Надо сказать, что женщиной она была достаточно видной, от нее к тому же пышило жаром, точно от печи.
На последующие пару-тройку часов в вагоне стало потише, посвободнее, появилась наконец возможность беспечно расслабиться и отдохнуть. Поскольку ноги от неподвижности затекли, стали почти как ватные, я вытянул их и сунул под сиденье напротив. После и вовсе снял ботинки, положил ноги уже на подушку сиденья, скрестив их. Появившийся новый проводник, сухонький старичок, посоветовал следить за ботинками, так как обувь здесь воруют.
Он отнесся ко мне с сочувствием и принес кружку чая, не взяв за то ни монетки. Сказал, что когда-нибудь купит такой же билет, что и у меня, если только к тому времени их не перестанут продавать. А сейчас он женат на молодой женщине, которая ему в дочери годится. Зачем он на такое пошел, сам не знает, вероятно, бес в ребро. Но теперь надо как-то держаться, тем более, что жена скоро родит. Когда его ребенку исполнится двадцать, ему будет уже за восемьдесят, ну а внуков он вообще вряд ли когда увидит. Он принес мне еще одну кружку чаю и сообщил, что нас таких на весь поезд всего пятеро, и что все проводники нам завидуют. На этом старенький проводник меня покинул: мы подъезжали к очередной станции, и он должен был вернуться к обязанностям.
К тому времени я успел уже осознать, что находиться в поезде мне предстоит долго, быть может несколько лет. Вот потому, оставшись на время один в вагоне, тайком его обследовал, насколько это было возможно. В ширину вагон оказался в пять моих вольных шага, а это все четыре метра с лишним, и много больше, двадцать три таких же шага, в длину. Я поднял руку и убедился, что до потолка мне тянуться никак не меньше полуметра; стало быть в высоту вагон был в два с половиной метра или даже еще выше. Достаточно просторный и к тому же приветливый с виду вагон. Окна начинались едва ли не от пола и тянулись до самого потолка, создавая тем атмосферу полнейшей свободы и даже полета.
Неудобств в вагоне, впрочем, тоже было предостаточно. Не было у меня, к примеру, никакой возможности растянуться как следует вдоль сидения: ноги перекрывали проход, приходилось подтягивать их под себя. Спать в таком положении было сущей мукой, долгое время такое не выдержать, и уж точно не годы. Приготовился к тому, что в дальнейшем мне придется придумывать особые позы для сна, своего рода дорожную "камасутру".
И уж если последовательно ко всему придираться, то обивка сидений могла быть окрашена в более мирные тона, не так бы дразнила глаз. Да и сами подушки могли быть помягче, поскольку тело на них уставало, косточки скоро начинали ныть. Ко многому неудобному со временем привыкаешь от безысходности, понимая, что ничего не можешь изменить. Тогда как другое, вроде удобное и уже ставшее привычным, неожиданно начинает раздражать. Так вот и форма поездных проводников, синяя с грязноватыми оттенками на сгибах, довольно-таки крепкая и практичная, строгого и даже сурового покроя, еще вчера казавшаяся вполне приемлемой, сегодня уже бесила своей унылостью.
Отправляясь в поездку, я заранее согласился мириться с некоторыми неудобствами и даже умеренными лишениями, но вот бороться с чувством голода оказался совсем не готов. Как выяснилось, именно голод стал самым страшным моим врагом из всех возможных. Он грыз мое тело изнутри, набрасывался даже на мысли и с жадностью поедал их. Вскоре из всех мыслей в голове осталась лишь одна, но самая живучая: где и что мне поесть?
В дневное время женщина из поездного буфета развозила взад-вперед еду по вагонам. Она катила перед собой сконструированную под узкие вагонные проходы тележку, и пару раз остановилась рядом со мной. Поинтересовалась, не желаю ли я что-нибудь купить? Цены были высокие, кроме того, в тележке не было ничего такого, что могло бы меня привлечь, сплошь сладости: шоколад. печенье, конфеты, тогда как мне мечталось о настоящей пище. О бефстроганове в сметане и с картофельном гарниром, наваристом курином супе с клецками, домашних паровых котлетах, но откуда взяться такому в поезде? Оба раза я сказал женщине, чтобы проезжала мимо, после чего она меня запомнила и больше не подходила.
Теперь уже новый проводник стоял передо мной и просил показать билет. На этот раз снова женщина, ничуть не привлекательная, возрастом слегка за сорок, но уже высохшая, точно дерево, которое не поливали годами. Лицо у нее было грустное, бледное, изъезженное глубокими морщинами, от ее одежды крепко несло табаком. Но надо признать, что не все в ней было плохо: у нее был крупный бюст, и, судя по всему, природный; она передвигалась хорошо поставленным шагом, точно когда-то была знакома с подиумом, это сразу бросалось в глаза.
Обратил внимание, что женщина почти не смотрит на мой билет, а вместо того пребывает в своих мыслях, судя по ее лицу, не очень веселых. Она присела рядышком на свободное сиденье и начала откровенно делиться своей жизнью, в которой ничего хорошего не было. Есть у нее красивая, но бестолковая дочь, и та вышла не в нее, а в отца; есть собака, которую завели непонятно зачем, мучаются теперь с ней. Когда-нибудь она соберет достаточно денег и купит такой же билет, как у меня. Взамен за участие в ее судьбе, женщина предложила мне свой сэндвич, и я поедал его на протяжении нескольких станций, отщипывая от него по кусочку.
Уже на протяжении суток в связи с дорожными волнениями и вынужденным постом у меня не было естественных отправлений. Съеденный сэндвич неожиданно пробудил мой организм, меня точно на веревочке настойчиво повлекло в клозет, который оказался на удивление уютным и чистым. Это было единственное неисследованное мной место в вагоне, теперь-то я знал его весь.
И вот наступил новый вечер. Чтобы не теряться во времени, я взял в руки ключ от бывшего дома, сохраненный мной в память о прошлой жизни, и оставил им на стене вагона две глубокие царапины. Сколько будет этих царапин, обозначающих еще один прожитый в поезде день? Уже ближе к ночи, когда готовился ко сну, меня снова навестила проводница и скромно поинтересовалась, не выйду ли я с ней. При этом она выпятила грудь, точно для нее это был важный аргумент, способный повлиять на мое решение. Я ответил вежливым отказом, сказав, что вынужден ехать дальше, поскольку чувствовал, что не пришло мне еще время покинуть поезд.
Все же на следующей станции вышел из вагона, но с той лишь целью, чтобы попрощаться с ней. Неожиданно женщина прижалась ко мне с такой отчаянной силой, что и мне пришлось ее крепко обхватить, иначе бы непременно потерял равновесие. Это было нашим первым и единственным объятием. Не знаю, что происходило в ее голове, но я позволил своему воображению разыграться. Представил на время, что у нас с ней вдруг возникла совместная жизнь, которая, как и следовало ожидать, оказалась пустой. Допустил, что у нас с ней будут дети, возможно, что двое, но и у них жизнь будет такой же пустой, ничего с ними не будет происходить. Я возвратился в поезд, поскольку не знал, чем мне наполнить все эти пустые жизни.
Попробовал уснуть, принимал в поисках удобств различные позы, в чем-то даже рискованные, но вскоре убедился, что удобных поз существует не так уж и много. Свернулся в клубок, но сиденье оказалось слишком уж узким, теснило, можно было с непривычки перевалиться во сне на другой бок и разом очутиться на полу. Лег под конец на спину, задрал кверху ноги, вытянул их вдоль стенки, и хоть поначалу лежалось удобно, понял, что долго так мне не продержаться, особенно месяцы и годы, если только не придумаю что-нибудь более подходящее.
Поскольку сон не шел, я решил навестить человека, что находился в одном со мной поезде уже больше десяти лет. Как знать, вдруг и ему, несмотря на столь позднее время, тоже не спится, может он расчувствуется при встрече и поделится со мной своими секретами выживания в поезде.
Он находился всего лишь через два вагона от меня, и я узнал его с первого же взгляда. Сразу понял, что стоит поучиться у него тому, как не брившись, не мывшись и не стригшись в течение десяти лет, сохранить тем не менее достойный вид. Разглядывая его, сделал различные любопытные выводы: например, что волосы на голове никак не могут расти до бесконечности, им отведен предел расти не ниже уровня колен. Бороде и усам предел отведен другой: расти не ниже середины груди. Ногти могут быть различной длины, поскольку каждый из них ломается по-своему и в разное время.
В глазах этого загадочного человека я неожиданно обнаружил некую мудрость, и это означало, что тот, не уходя в долгие размышления, мог с ходу ответить на любой заданный ему вопрос, сколь угодно сложный. Он наверняка перевидал перед собой десятки тысяч пассажиров, знал наш состав до последнего винтика, а стало быть мог считаться настоящим Богом этого поезда.
Бог поезда был неразговорчив, отвечал на все вопросы, как правило, взглядом. На вопрос, где мне лучше сойти, ответил, что если бы знал такое, сам бы уже давно где-нибудь вышел. Бога поезда звали Ульриком, я знал это, поскольку он выставил на своем столике пластиковую кружку, а рядом с ней поместил табличку, на которой аккуратным почерком вывел: подайте что-нибудь Ульрику.
Подавали, в большинстве своем, мелкие деньги, но также еду, напитки, одежду, все, что людям не было жалко подать. Благодаря пожертвованиям, Ульрик за годы поездки стал довольно состоятельным человеком, мог при желании выкупить весь свой вагон, но не было у него такого желания. Предпочитал считаться рядовым пассажиром.
Назвать настоящим Богом сидящего передо мой Ульрика было бы, конечно, кощунственным преувеличением. Он скорее представлял собой микрофон, способный передать мое обращение к Творцу, поэтому поинтересовался у Бога поезда, куда мне выговаривать свои желания. Ульрик в ответ на вопрос распахнул рот во всю ширину, после чего я, нимало не медля, выкрикнул в его распахнутый зев просьбу, чтобы Творец дал мне знать, где выйти. Следом, пока рот все еще был открыт, послал еще одно пожелание: Боже, будь добр, пошли мне чизбургер. На прощание Ульрик сунул мне в руку немножко денег и посоветовал, чтобы я обязательно обращался к нему в случае возникшей вдруг нужды.
Вернувшись в свой вагон, я вздремнул, и на этот раз мне приснился украденный у меня чемодан. Безжалостно вспоротый, потому что вор не смог открыть его с помощью стандартных отмычек. Мои личные вещи были раскиданы во все стороны: для вора они были слишком велики; по правде сказать, они были бы велики почти любому, учитывая мой рост. Сон меня расстроил, потому что я всегда был привязан к своим вещам. От огорчения и проснулся, задумался, ради чего расстался с прежней, привычной жизнью, ведь не все в ней было так уж безнадежно. И вот как раз на этой мысли мне явился знак, исполнилось одно из запрошенных мной желаний.
На очередной станции в вагон вошли двое: худощавый мужчина, который тотчас же проскочил вперед, и о нем можно сразу позабыть; тогда как следовавшая за ним женщина передвигалась по вагону неспешно, с грациозной ленцой, которая свойственна подобным толстушкам. Невысокого роста, тяжелой комплекции, круглолицая, с надутыми щеками, она не привлекла бы к себе моего внимания, когда бы не держала в руке тот самый чизбургер, о котором я совсем недавно молил Творца.
Двери вагона закрылись, поезд было тронулся, но вдруг по какой-то причине неожиданно стал. Женщина, теряя равновесие, подалась вперед и взмахнула руками, как если бы пыталась взлететь; сырный бургер выскочил из ее руки, на что она вскрикнула протяжным "нееет", но все уже к счастью или несчастью случилось. Бургер закатился под одно из передних сидений и хранился там до тех пор, пока я его не поднял незаметно от всех. Таким образом одно из загаданных мною желаний было исполнено, оставалось ждать исполнения и другого желания, основного; важно теперь было не пропустить подсказку.
Книги, которые я в спешке захватил с собой, совершенно случайно оказались "Одиссеей" слепого Гомера и "Улиссом" слабовидящего Джойса. Наверняка случайный выбор этих книг был важным знаком, неким указанием сверху, но в знаках я редко когда был силен.
На одной из станций, что мы проезжали днем, в вагон вошел и устроился напротив меня молодой человек. Он грустно признался, что забыл дома свою книжку. Несмело поинтересовался, что раз у меня их целых две, нельзя ли ему в дороге полистать какую-нибудь из них, ведь не могу я читать сразу две книги. Я не стал уточнять, что могу читать с десяток книг зараз, вместо того предложил ему Джойса. И молодой человек настолько увлекся чтением, потоком сознания писателя, таинственным городом Дублином, что покинул вагон совсем другим, уже просветленным человеком.
Прошло еще два похожих друг на друга дня, они были для меня точно близнецы, и уже новый проводник сообщил, что человек с билетом вроде моего, он едет в первом вагоне, собирается сойти на одной из следующих станций. Как выглядит этот человек, полюбопытствовал я, подумалось вдруг, может он чем-то похож на меня, и узнал в ответ, что роста он невысокого, сложения плотного, скромный поведением, во всем нерешительный. В поезде он уже год и месяц с небольшим, а вот этой ночью ему неожиданно пришел знак выходить.
Когда такое случается, никогда не знаешь наверняка, стоит ли верить подобным знакам и знаки ли они на самом деле. Рано или поздно и со мной произойдет нечто подобное. Меня поедало любопытство, поэтому я поспешил в первый вагон, чтобы порасспрашивать человека обо всем, происшедшем с ним ночью. Произошло следующее: одна из потолочных ламп вдруг начала странно мигать и потрескивать, точно передавала некое сообщение азбукой морзе. Забавно, что наш пассажир, никогда в жизни не сталкивавшийся с этой азбукой, вдруг стал ее понимать. Больше того, он даже стал отвечать лампе, постукивая по столу косточками пальцев. Так они и переговаривались в течение получаса, пока лампа не сообщила, что через четверть часа ему выходить, поскольку к тому времени он доберется до места своего предназначения.
Когда он выходил из вагона, только начинало светать. Спускался он по ступенькам тяжело, неуверенно: совсем отвык ходить за год пребывания в поезде. Очутившись на перроне, поплелся поначалу в сторону вокзала, но всего через несколько шагов свернул и уже много увереннее двинулся вперед, к голове поезда, точно желал продлить поездку, но уже на ногах. Поезд тем временем тронулся, понемногу набрал скорость, и человек навсегда пропал из виду. Мне подумалось, как все это в свое время будет происходить со мной?
По пути в свой вагон я ненадолго задержался у Бога поезда Ульрика, присел напротив него. Тот не спал, выглядел на редкость грустным. Сообщил мне взглядом, что человек из первого вагона неправильно прочитал знаки и вышел не на своей станции, а значит наверняка попал не туда, куда следует. По обыкновению, он предложил мне горсть денег из того, что им было собрано за день. Я вежливо отказался, попрощался и продолжил путь в свой вагон.
С удивлением обнаружил, что на моем месте сидит незнакомый мужчина и внимательно листает "Улисса". Забавная книга, заметил он, пробегая глазами страницу за страницей, почти все здесь как про него самого. Я поинтересовался: как такое может быть? На что мужчина ответил, что зовут его Дедал, как и героя этой замечательной книги. Родители его, редкая интеллигенция, были буквально помешаны на Джойсе. Дедал рассказал, что пассажир, покинувший наш поезд на предыдущей станции, хоть и не выполнил своего предназначения, тем не менее благополучно отошел в иной, лучший мир.
Я собрался порасспрашивать незнакомца, откуда ему все это известно, заодно поинтересоваться и кое-чем другим: были у меня к нему вопросы. Но тот неожиданно начал таять на моих глазах, медленно превращаясь в белесую дымку, затем и вовсе исчез без следа, точно он мне всего лишь привиделся. Я проверил царапины от ключа, которыми отмечал дни: их было четыре, а стало быть в поезде я уже четверо суток. Вроде совсем ничего, а столько уже пережито, я даже познал мистику в облике пассажира Дедала.
Вынужденное бездействие меня тяготило, я ведь не был их тех людей, кто способен часами, тем более днями бездумно пялиться в потолок, либо же считать галок за окном. Все мое существо: тело и особенно мозг настойчиво просили, умоляли и даже требовали какого угодно действия с моей стороны, любого, пусть и самого безрассудного поступка. И потому следующую проводницу я, нимало не колеблясь, соблазнил, и виной тому было именно мое бездействие.
Соблазнить женщину дело несложное: достаточно нескольких нужных слов, они сами приходят в голову; следует также проявить некоторую настойчивость, и тогда женщина, проводница в данном случае, непременно ваша. Далее она наскоро проверит билеты у остальных пассажиров, а на обратном пути снова будет ваша.
Мне подвернулась проводница редкой внешности, таких изображали на своих картинах средневековые мастера. Она тут же уселась мне на колени, а я игриво обхватил ее за талию. Все у нас произошло очень скоро, ее подогрел мой билет, она и сама, сказала она с надеждой в голосе, скоро приобретет такой же. Боюсь одного: как бы все это мне не померещилось, не приснилось, поскольку в последнее время мои сны стали слишком уж реальными, а сама реальность незаметно превратилась в бесконечный однообразный сон.
Следующим утром, едва я успел проснуться, протереть слипшиеся со сна глаза, новый уже проводник стоял передо мной и просил предъявить билет. Пожилой мужчина с нездоровым лицом землистого цвета, тяжелой, увесистой комплекции, во всем, в движениях и даже разговоре, до раздражения крайне степенный и медлительный. Я в очередной раз отметил для себя, что встретившиеся мне в этой поездке проводники, по всей видимости, намеренно подбирались так, чтобы как можно меньше походить один на другого: в каждом из них была какая-то своя уникальная изюминка или столь же редкая, можно сказать, уродинка.
Кроме своей заметной полноты, мужчина привлекал к себе внимание неухоженной бородкой, мне она напомнила изрядно послужившую своему делу малярную кисть. Он проверил мой билет, собрался уже было идти дальше, когда вдруг схватился за грудь, едва слышно прохрипел, что ему стало плохо с сердцем. Я уложил его на свое место, принес из туалета воды, помог достать из нагрудного кармана коробочку с таблетками нитроглицерина, поинтересовался, что еще могу для него сделать.
Проводник ответил, что был бы бесконечно благодарен, если я обойду контролем те несколько вагонов, что он не успел еще обойти. А дело ведь, заверил он, совсем несложное: он предоставит мне свою форменную курточку, фуражку с кокардой, объяснит, как пользоваться компостером. Важно, чтобы в вагонах не оказалось безбилетников, ну а если вдруг такое случится, то моим долгом будет выписать безбилетнику штраф. Я без колебаний согласился помочь проводнику, но мне не понравилось, что он заговорил о наказании штрафом с таким удовольствием в голосе, точно именно в этом заключалась главная и важнейшая часть его работы.
Курточка села на мне точно влитая, будто как раз для меня была пошита, хотя с проводником мы были разных комплекций: я много выше него, он же был мне в плечо и заметно пошире в боках. Форменная одежда, по всей видимости, была задумана универсальной, любому пришлась бы впору. Фуражка так же удобно села мне на голову, после чего я не просто стал похожим на настоящего проводника, а, к своему немалому изумлению, стал именно им. Неожиданно начал размышлять в точности как они и вести себя соответственно. Более того, и сам поезд в моем сознании сильно переменился, мы с ним стали единым сплоченным существом: я оберегал его от нерадивых пассажиров, он же придавал мне, в свою очередь, уверенности и сил.
Верхние лампы вагонов, прежде спокойные с виду, малоприметные, подмигивали мне теперь всякий раз, когда я проходил под ними. Крепкие металлические ручки, встроенные в бочка сидений, уже не казались на ощупь холодными и равнодушными: они заботливо поддерживали меня, если вдруг вагон начинало раскачивать, не позволяли мне терять равновесие. Благодаря им я понял, что быть проводником поезда во многом сродни морской службе: нужно непременно пошире расставлять ноги при ходьбе, по возможности балансировать всем телом, причем если даже пожилой толстяк с больным сердцем справлялся с подобными сложностями своей работы, то я и подавно справлюсь с тем же достаточно легко.
Быть проводником поезда оказалось делом несложным, в этом я уже вскоре успел убедиться. Но обязательно от проводника требовалось иметь соответствующий транспортному работнику вид: выглядеть человеком серьезным, внушительным, который мог строго потребовать от пассажиров действующий билет. Билеты дальнего следования требовалось пропускать через ручной компостер: щелчком на билете выдавливался штампик с датой.
Однако уже в следующем вагоне мне попался безбилетник: плохо одетый мужчина лет чуть за тридцать. На вид неухоженный, давно не стриженный, отчего волосы его мелкими острыми перьями торчали во все стороны. Небрежно или невнимательно побритый, точно брился он наскоро, в крайней спешке. Одежда на нем была плохо проглажена: брюки, пиджак, сорочка; обувь нечищенная, да и та требовала срочной смены. Сразу предположил, что мой безбилетник один из тех несчастных людей, кого не так давно оставила жена, а новой женой он пока еще не успел обзавестись. Со мной самим раз-другой в жизни случалось нечто схожее, и выглядел я точно таким же бедолагой, справедливо или несправедливо побитым жизнью. И со средствами в те суровые времена у меня тоже было неважно, часто приходилось ездить в транспорте без билета.
Мужчина попросил извинить его, уверяя, что он совсем без денег. Он даже попытался встать на колени, обнять мои ноги, поцеловать руку, вот в каком отчаянном состоянии он находился. Конечно же, я его простил, даже дал немножко денег из тех, что пожаловал мне Ульрик. Посоветовал ему привести себя в порядок, и тогда он скоренько найдет себе новую жену, жизнь его может начаться заново, точно с чистого листа. Поведал по секрету, что женщины прямо мечтают повеситься на мужчину, если только он проявит к ней должное внимание. На лице мужчины от моих слов появилось выражение некоторого счастья, робкое еще пока выражение, неуверенное.
А вот чуть дальше за ним, через два пустых ряда, сидел человек с билетом вроде моего, и вид у того был растерянный и несчастный, потому что он не знал, где ему лучше будет сойти. С этим вопросом он обратился ко мне, но что мог я ему ответить, если и сам пребывал в подобных же сомнениях. Посоветовал лишь обратиться к Ульрику, которого, пояснил, здесь все зовут Богом поезда, но добавил, что и тот может ошибиться, такое произошло не далее как вчера.
Решил проверить билет и у самого Ульрика, надвинул фуражку на глаза и чуть изменил голос, придав ему строгую грубость, намеренно стал растягивать слова. Тот, разумеется, воспринял мое поведение за невинную шутку, иначе бы непременно наказал тем или иным способом. Ульрик сказал, что ему известно совершенно все, что происходит в поезде, знал о контролере, которому вдруг стало плохо, а также о той женщине, что вчера упустила из рук бургер. Одна моя просьба, заметил он, уже исполнилась, нужно продолжить наблюдение за знаками, которые подскажут, где мне покинуть поезд, сам он этого пока не знает.
На шестой день поездки, в полдень или около того, напротив меня устроился молодой человек. Сел он для меня неудобно, ноги у него были длинные, коленки острые, то и дело упирались в мои. А ведь места в вагоне было хоть отбавляй, легко мог бы передвинуться на пару сидений влево или вообще пересесть в другой ряд. Все это мне нисколько не нравилось, я поглядывал на нового соседа тяжелым осуждающим взглядом, на что молодой человек, поняв мои настроения, ответил, что ни в чем не виноват. Он по природе своей педантичен, фанатичный приверженец порядка, и сидит ровно на том билетном месте, которое получил в кассе.
Молодой человек проявил со своей стороны поразительную бестактность, когда предложил мне самому поменять место, если меня что-то не устраивает в сложившемся положении. На это его предложение я несогласно качнул головой: в поезде я уже нахожусь шестые сутки, ехать мне неизвестно еще сколько, не стану же я перескакивать с места на место при каждом неудобном пассажире. Подумал при этом, что ехать тому вряд ли дольше нескольких станций, а такое можно и потерпеть. Но когда мой сосед предъявил проводнику билет, и билет оказался с виду в точности как мой, то понял, что в лице нового пассажира мне пожалован очередной знак.
Насколько верным мог оказаться знак, о том я не имел и малейшего представления, мне никак не удавалось его прочесть. Более того, у меня были серьезные причины сомневался и в том, что молодой человек действительно является посланным сверху знаком, а не забавной причудой случая. За необходимыми мне разъяснениями я тотчас же поспешил к Ульрику: ведь кто, кроме самого Бога поезда, мог разрешить подобные мои сомнения.
Ульрик выслушал меня с несвойственной ему заинтересованностью, взгляд его неожиданно загорелся, а это говорило о том, что моя история его действительно увлекла. Все это и вправду может оказаться знаком, как верным, так и ложным, сказал он. И посоветовал какое-то время внимательно понаблюдать за соседом, попримечать, нет ли у того каких-нибудь странностей. Обязательно мне следовало обратить внимание на его носки: не разные ли они? Чуть позже Ульрик выберет время и собственной персоной наведается в вагон, чтобы хорошенько рассмотреть моего попутчика, но ни в коем случае я не должен выдавать нашего знакомства.
Напоследок Бог поезда повел себя точно так же, как при каждой нашей встрече: настойчиво сунул мне в ладонь пухлую пачку денег, состоящую сплошь из мелких купюр. Совершенно истерзанных из-за бесконечного хождения по рукам. Он опять же предупредил, что не ждет от меня благодарности за этот свой поступок, также не рассматривает его проявлением некой высшей щедрости со своей стороны. Признался, что давно уже выявил любопытное правило, согласно которому все, что он раздает другим, возвращается ему в еще больших количествах. Все на свете, с философской грустью в голосе заметил он, хорошее оно или плохое, имеет удивительное свойство возвращаться.
Когда я вернулся в свой вагон, то обнаружил, что мой новый сосед мирно дремлет на своем месте, безмятежно откинув голову на подушечку кресла, беспечно заложив ногу за ногу. Брючины его задрались, и я воочию убедился в том, что носки у него и в самом деле разные: один носок был цвета яичного желтка, другой синий в белую полоску, напоминающий собой застиранную матросскую тельняшку. Но я до сих пор не знал, хороший ли это знак? Примерно четверть часа спустя двери вагона распахнулись и в проходе появился Бог поезда Ульрик. Он передвигался крайне осторожно, точно каждый его шаг мог оказаться последним.
Бог поезда сделал вид, что не знаком со мной, и поинтересовался, может ли присесть рядом, на что я согласно кивнул головой. После чего у нас с ним состоялся разговор без единого слова: Ульрик смотрел мне в глаза и задавал вопросы; я так же смотрел ему в глаза и бессловно отвечал. Мой сосед за все время ни разу не шелохнулся, казалось, он даже и не дышал, время для него будто вовсе остановилось. Ульрик на всякий случай влепил соседу пару тяжелых затрещин, но даже и после затрещин тот не шелохнулся.
- Представь только,- обратился Ульрик ко мне тихим и доверительным голосом,- что я всего лишь сомнительного значения Бог этого несчастного поезда, каких, сказать по правде, наверняка множество. Вот тебя удивляет, сколько всего разного я знаю и умею. А что произойдет с тобой, когда вдруг встретишься с настоящим Богом, не наложишь ли попросту от такой встречи в штаны? Впрочем, я и за себя не поручусь, если такое случится. А этот человек все же наверняка знак нам: он пришел занять твое место, а заодно, может, и мое.
Ульрик щелкнул пальцами перед лицом моего соседа, и тот мгновенно очнулся, но двигать мог лишь головой, вверх-вниз, точно глиняный китайский болванчик.
- Признаюсь,- продолжал Ульрик, и на этот раз он был богат на эмоции и щедр на слова,- мне давно уже наскучило быть Богом поезда, хочется более простого, более скромного существования. Самому расспрашивать других о том, что будет, случись то или другое, а не раздавать ответы на всякие глупости. На самом деле, я знаю не больше прочих людей. На каждый заданный вопрос в голову мне приходят десятки возможных ответов. Но я должен иметь решительность выбрать из них лишь тот, что считаю единственно верным.
- Пусть случится все, что угодно, но на следующей же станции мы выйдем вместе, - вынес он за нас обоих смелое решение.- Да и сколько, в конце концов, можно трястись в этом поезде?
Полностью с ним согласился, ведь если сам я притомился от поездки всего за шесть прошедших дней, то нетрудно представить, как устал он от своих десяти лет пребывания в поезде. Когда мы уже подходили к тамбуру, который был пуст, я напоследок оглянулся и увидел, что мой недавний сосед пристально смотрит нам вслед. Взгляд у него был взволнованный, полный тревоги; полагаю, что и у меня он был таким же, когда я впервые оказался в поезде. И пусть сосед поначалу вовсе не пришелся мне по душе, я все же мысленно пожелал ему терпения и всяческих удач.
Вот как раз на этом поезд вдруг затрясло так, точно он на своем пути преодолевал кочки, чего никак не возможно представить, будучи в здравом уме. Мы с Ульриком встали друг против друга в просторном тамбуре, крепко ухватившись за поручни, и понятия не имели, какие по прибытию на станцию откроются двери: левые или правые, что, впрочем, совершенно ничего для нас не меняло. Но все же мы следили за дверьми, посматривая каждый в свою, выбранную им сторону. Не скрою, что краем глаза наблюдал за Ульриком, он был мне в последние дни проводником по жизни и в чем-то спасителем. Он же, мне на удивление, отвечал похожим взглядом. Мне вдруг стало неясным, кто кому пригодится больше, когда мы покинем поезд: я Ульрику или, как обычно, он мне.
Поезд тем временем подъезжал к станции, с легким шипением замедляя ход; через считанные секунды он неизбежно остановится. Когда же это произошло, Ульрик крепко стиснул мою руку и мы вместе сошли на перрон. С этих пор он уже не был Богом поезда, отныне мы стали с ним одинаково беззащитны перед неизвестным и настолько же равны.
Михаил Бутяйкин
Не пропустите новые публикации, подписывайтесь на наш канал, оставляйте отзывы, ставьте палец вверх – вместе интереснее!
Приносите своё творчество на Синий Сайт! Самые интересные работы познают сайт.
#синий сайт #литература #мистические рассказы #мистика #наши авторы #что почитать
Больше интересных статей здесь: Мистика.
Источник статьи: Михаил Бутяйкин, «Бог поезда».