Форточка в машине не работала давно. Хотелось курить, но на заднем сиденье скрипели чипсами два малыша. Рыжий Алешка и бледная Матрешка. По свидетельству о рождении девчонку звали Мария, но ее бледная кожа, почти альбиносного оттенка, так просила красок, что прозвище просто дополняло ее природный недостаток. Дети были близнецами, и никто в это не верил.
Она любила их, только их... Мужчина, сидевший рядом за рулем, был тоже рыжий. Когда-то он гордился своей огненной лохматостью, но теперь цвет вымылся годами, а кудлы сменили сальные пряди с красной на просвет кожей. Его она презирала... Нет, он был отвратителен ей. Кроме того, вечный страх не отпускал ее, душил своей вязкой липкостью и зябким холодом. Не любила она его никогда.
Больше десяти лет прошло с того дня, когда он встретил ее у клуба после танцев, напросился проводить. Тогда он был похож на племенного владимирского бычка, так же тяжко сопел и бил копытом при виде раздражающе алого платья. Отказать она не посмела, молча, шла рядом, слушая его бахвальства. Говорить он любил, задавая вопросы, не слушал ответы, а ее молчание принял за немой восторг.
- Стас! Там кто-то на дороге стоит! - она прервала свои мысли и молнией вытянула руки перед собой, как-бы закрывая лицо от летящих осколков лобового стекла. Ей казалось, что столкновение неизбежно, что долговязый мужик переломится, как сухая береза, от удара об капот. Она рванула руль вправо очень резко.
Скорость их серебристой Нивы была небольшой, километров тридцать-сорок от силы. Проселочная дорога была сожрана еще в советские времена колхозными тракторами, и теперь ее догрызал фермерский транспорт Стаса. Он всегда гордился тем, что он - фермер. Хозяйство его было небольшое, но крепкое, поля он засевал ежегодно, собирал справно, продавал бойко. Но копейку на ремонт дороги выделять не торопился и время от времени судился с местными властями, которые, по его мнению, должны были выстроить ему хрустальный мост до Парижу.
Машина ушла с обочины плавно, увязнув передом в болотине не глубоко, но надежно. Первые мыслеобразы были о детях. Лариса всем телом развернулась к заднему сиденью, ремень безопасности прорезал ее грудь почти до рёбер, по крайней мере она это прочувствовала.
Ларисой ее назвал отец, механик на торговом судне, ходившем в африканские дали. Он был моряк от рождения, его отец был моряк, и дед был моряк, а прадед вязал сети на берегах Аральского моря. Дочь у механика была единственная, выстраданная у бога на пятом десятке его жизни. Поэтому и любил он ее до одури, как любил жесткий соленый ветер волн. Лорик... Лора...
- Дура!!! - хлесткая оплеуха не дала женщине увидеть своих детей. Стас никогда не стеснялся приложить руку к телу благоверной. Как не постеснялся он десять лет назад на свадьбе опрокинуть ее, беременную на шестом месяце, затрещиной. Юная невеста нравилась всем: и свекрови, и дядьям Стаса, и, что непростительно, его бывшему однокашнику вечно пьяному Коляну. Того ребенка она не выносила.
Брань лавиной лилась из его пасти, жилы на шее вздулись малиновыми реками, потные ладони рвали женщину из кресла, и если бы не ремень, она бы выпала в октябрьскую хлябь болотины. Она еще не осознала ничего, не почувствовала боли от ударов, но при своем нелепом хрустком развороте торса она узрела, что дорога ПУСТА. А мшистый запах дыхания кого-то невидимого украдкой шевелил прядку у ее виска....
