Когда Эва появлялась на улице, она тут же становилась предметом всеобщего внимания: женщины спешили перейти на другую сторону дороги и плевали ей вслед, а мужчины останавливались и провожали её любопытными взглядами. Некоторые из них считали, что брешут бабьи языки — из зависти. К их числу принадлежал и полицмейстер. Его недоумение превратилось в одержимость. Этот немолодой, тучный мужчина, как только видел вдову, совершенно терял голову: в душе у него закипало что-то невыносимо обжигающее — то была смесь обиды и всепоглощающего желания обладать Эвой. Если бы строптивая вдова была обыкновенной женщиной, как первая жена Пейца, София, — несомненно, Дыбенко бы уже нашёл способ удовлетворить свою страсть. Но Эва была очень даже не проста — в её присутствии он чувствовал себя мальчишкой, и её равнодушие распаляло его всё больше.
Наблюдая, как она флиртует с мужиком, подвизавшимся залатать крышу её дома, или улыбается соседу Райде, полицмейстер испытывал приступы настоящего бешенства, и ему стоило невероятных усилий не выдать себя. Впрочем, главным его соперником был, пожалуй, сам губернатор — тот еще сластолюбец, пообещавший, как было известно Дыбенко, своё покровительство «бедной, милой Эве». Однажды ему самому довелось наблюдать, как разодетый и напомаженный Роман Янович собственной персоной наведался в дом вдовы, неся под мышкой корзину с торчавшей оттуда бутылкой сидра. Самсон Казимирович был готов убить высокопоставленного соперника, но, к его удивлению, Брыльский вышел, не пробыв в гостях и десяти минут. Это обстоятельство наполнило душу полицмейстера неслыханной радостью — весь остаток дня он оставался в прекрасном расположении духа.
Понимая, что силой ничего не добиться, Дыбенко решил сменить тактику и придумал игру в "тайного поклонника". Используя служебное положение, он заставил цветочницу носить Эве каждый день по свежему букету и делать это по возможности скрытно. Однажды вдове удалось застать девушку в тот момент, когда она оставляла на пороге её дома цветы, но как ни пыталась Эва выяснить, от кого они, но цветочница молчала, как было велено. Возможно, вдова и догадывалась, кто её тайный воздыхатель, но вида не подавала и, встречаясь на улице с Дыбенко, здоровалась с ним обычным образом — вежливо, но холодно.
Престарелый Ромео был озадачен таким поведением и решил, что Эва сочла его немощным старцем, неспособным доставить удовольствие женщине.
«Я должен во что бы то ни стало доказать ей, что я… что у меня…» — мерил он шагами казённый кабинет.
— Что это вы там бормочете, Самсон Казимирыч? — осведомился писарь.
— Цыц! Молчать! — гаркнул на него полицмейстер.
Усы его затопорщились в разные стороны, глаза метали молнии, и был он в точности похож на кота с известного народного лубка.
— Да я чего — я ничего… — вжав голову в плечи, пробормотал Сиз. — Думал, может, помочь чем надо…
— Слышь, Панкрат! Ты ведь у нас человек учёный! — лицо начальника просветлело. — Стихи сочинять умеешь?
— Да Бог с Вами, Самсон Казимирыч… на то талант надобно иметь.
— Весьма огорчительно! — разочарованно сказал Дыбенко.
— А вам, извиняюсь, зачем? — вкрадчиво спросил писарь.
— Да нет, просто так спросил, — отмахнулся полицмейстер.
— Вообще-то, знаете ли, в юности я баловался малость… Барышням нравилось, — сказал писарь, которого разъедало любопытство.
— Вот как?! — оживился Самсон Казимирович. — Ну-ка, прочти-ка что-нибудь из того, что бабам нравится.
Усмешка тронула тонкие губы писаря: он понял, что догадки его оказались верны и у его начальника, появилась, скорее всего, любовница.
"Хм… не Амалии же Кирилловне он собрался читать стихи", — пронеслось в голове. — "Эх, надо бы прочесть что-нибудь, а там узнаем поподробнее, что к чему. Скорее всего, это... Она. Я должен узнать наверняка".
И он, прокашлявшись, прочёл:
— Стрелой Амура поражённый, Я не могу ни есть, ни спать… И вашим взором полонённый, Мечтаю вашим мужем стать… Вы замужем? Какое горе… Хоть это, право, не беда… забыл далее… Но, коли Вам будет угодно, уважаемый Самсон Казимирыч, могу вспомнить. Надобно только знать качества особы, коей будет предназначаться ода, и сделаем в лучшем виде!
Дыбенко нахмурился — ему совсем не хотелось раскрывать имя своей дамы, и он ограничился словами:
— Она не замужем.
— Молода? — спросил Сиз, но, снова наткнувшись на тяжёлый взгляд своего начальника, вытянулся в струнку: — Будет сделано, Вашблагородь!
***
Амалия Кирилловна Дыбенко не могла не заметить перемены, произошедшей с мужем в последнее время, а слухи, доходившие до неё через горничную Катю, заставили её связать эти изменения с событием, которое всколыхнуло весь город, а именно — с появлением Эвы Пейц.
Спокойный обычно супруг стал часто задумываться, отвечать невпопад. А сегодня за обедом, когда Амалия Кирилловна указала ему, что он совершенно не вникает в суть того, что она говорит, Самсон Казимирович накричал на неё, что было вовсе на него не похоже. Амалия, не ожидавшая столь бурной реакции на своё безобидное замечание, в слезах удалилась в свою спальню и стала думать, как ей быть и у кого спросить совета по столь деликатному вопросу. Подруг у нее не было, а дочь Ольга недавно вышла замуж и жила в другом городе. Амалия Кирилловна с тоской посмотрела на свой девический портрет, написанный незадолго до свадьбы, и позвонила в колокольчик.
— Катя! Неси платье, пошитое к Пасхе, и вели Фролке запрягать.
— Мадам угодно прокатиться? На улице жуткая духота — должно быть, к дождю, — заметила прислуга, появившаяся в дверях.
— Ты меня слышала? Неси платье, а Фрол пусть запрягает! — тоном, не терпящим возражений, повторила хозяйка.
На улице и впрямь было так душно, что лицо и полные руки полицмейстерши тотчас покрылись липкой испариной. Фролка помог ей залезть в коляску. Амалия Кирилловна растеклась по сиденью, прикрываясь от любопытных взглядов кружевным зонтиком и яростно обмахиваясь маленьким веером.
— К Их Превосходительствам! — выдохнула она, и лошади неспешно тронулись в сторону самого красивого особняка в городе, где обитала чета Брыльских с многочисленными родственниками и приживалами.
Как и ожидала полицмейстерша, ворота были открыты, и во дворе, в тени старых яблонь, стоял стол, за которым сидела сама супруга губернатора — Анастасия Захаровна, играющая со своими дальними родственницами в карты.
Оставив Фролку снаружи, Дыбенко чинно вошла во двор особняка, покачивая пышными юбками и не выпуская из рук веер. Она нерешительно остановилась в двух шагах от стола и стала ловить взгляд хозяйки, но та была слишком увлечена игрой.
— Доброго здоровьичка, Анастасия Захаровна! — наконец подала голос Дыбенко.
— А-а-а! Амалия Кирилловна пожаловали! И Вам добрый день! — растянула в улыбке тонкие губы хозяйка. — Мы как раз заканчиваем, и на следующий круг можете присоединиться к нам.
— Покорнейше благодарю, Анастасия Захаровна, но мне бы хотелось поговорить с вами, так сказать, тет-а-тет, — поклонившись, молвила полицмейстерша.
Брыльская посмотрела на супругу Самсона Казимировича более внимательно, но, казалось, нисколько не удивилась.
Она глянула на свои карты — игра сегодня выдалась для неё неудачной — и, бросив их на стол, объявила:
— Все слышали? Оставьте нас наедине… Глафира! Принеси лимонаду — страсть как жарко!
Анастасия Захаровна была полной противоположностью Амалии Кирилловны, если говорить о внешности: тощая, безгрудая и высокая, с белой, точно фарфоровой кожей, коей она так гордилась в юности, но которая с годами, увы, приобрела землистый оттенок.
Пышная, полногрудая Амалия по молодости позволяла себе потешаться над Анастасией, называя её «кощеевой дочкой», — и, к несчастью, та невесть как узнала об этом. В долгу она не осталась, называя Амалию «квашнёй». Потом, конечно, всё это забылось, но дружбы не получилось, и дамы, встречаясь на официальных приёмах, лишь прохладно кивали друг другу.
Сейчас они остались вдвоём за большим круглым столом, и губернаторша, криво улыбаясь полицмейстерше, ждала, когда та объяснит ей цель своего неожиданного визита.
Наконец, Амалия Кирилловна, мучительно подбирая слова, произнесла:
— Анастасия Захаровна, душечка… не держите на меня, дуру, зла.
— Да уж давно не держу, дорогая моя. Кто старое помянет… — тонкие губы хозяйки растянулись еще шире. — Но Вы, наверное, не за тем пришли — а, Амалия Кирилловна? Не томите, расскажите поскорей, что с Вами приключилось!
— Мой муж… — неуверенно начала Дыбенко, — он… ну, в общем, я подозреваю, что он это уже не он! Ходит весь день, как блаженный, бормочет себе под нос… А давеча…— Амалия Кирилловна достала платок и шумно высморкалась: — А давеча накричали на меня, словно на прислугу какую-то.
Широкие тёмные брови Брыльской сошлись у переносицы в единую линию, что выражало у нее крайнюю степень заинтересованности.
— Сочувствую… Продолжайте, голубушка. Что, по Вашему мнению, является причиной столь странного поведения?
— Я не ведаю… — на глазах Амалии Кирилловны заблестели слезы, всё лицо её покрылось красными пятнами. — Могу лишь…
Она замолчала, так как к столу подошла Глашка, неся в руках поднос с графином и стаканами. Анастасия Захаровна цыкнула на неё, махнув рукой, мол, убирайся, сама налила из графина прохладного лимонада и подала стакан полицмейстерше.
— Благодарствую! — Амалия сделала несколько глотков и нервно выдохнула: — Эва Пейц… Вам, должно быть, знакомо это имя?
— А то как же! Весь город только и говорит, что об этой странной особе, — кивнула головой Брыльская. — Однако муж как-то обмолвился, что бумаги её в полном порядке: она действительно является вдовой Пейца (царствие ему небесное!) и дом по праву принадлежит ей. Но я не вижу связи…
— Мне кажется, — понизив голос, сообщила Амалия Кирилловна, перегнувшись через стол так, что обширная грудь её легла на него почти целиком, — что мой супруг влюбился в эту особу!
— Не может быть! — ответила губернаторша, а про себя подумала: «Отчего же не может?! Вот так история! Ай да Дыбенко!»
— Не знаю, что мне делать… — вздохнула полицмейстерша, беря со стола грушу. — Всю жизнь с ним прожили душа в душу, а под старость такой позор!
— Мне рассказывали, что её соседка мещанка Райда, обвиняет её в ворожбе? У кого-то там телка зарезали, а весь ливер оказался у Райды на перине?
— Не ливер, а язык... Муж что-то говорил, что мол, сами пускай разбираются. Он уверен, что всё подстроено. — сообщила Амалия Кирилловна, немного успокоившись.
— Так надо это дело разъяснить, и коли вдова виновата, выгнать её из города, и конец! — Брыльская и хлопнула по столу ладонью.
Амалия Кирилловна от неожиданности открыла рот и мелко затрясла головой, отчего все её три подбородка пришли в движение.
— Анастасия Захаровна, матушка! Век не забуду вашу доброту! — залепетала она и даже потянулась к руке Анастасии Кирилловны, но та, брезгливо поморщившись, вовремя её убрала.
— И всё же я не могу гарантировать вам успех, — делая глоток лимонада, сказала губернаторша. — Видите ли… Роман Янович, по моему мнению, тоже попал под влияние этой, гм… аферистки, и это сильно осложняет задачу. С другой стороны, дорогая, в моём лице вы приобрели верного союзника — ибо мне тоже не по нутру эта щучка, выдающая себя за вдову Пейца. Вы же помните, кем был Йозеф Пейц? Ничтожество, а не человек! Не смог защитить свою семью.
— Да, конечно. Но когда он исчез, мне стало жаль его: он всё потерял — наверное, потому и тронулся умом… — всхлипнула Амалия Кирилловна. — В этом, отчасти, есть и наша вина!
Она надкусила сочный плод, от чего во все стороны брызнул сладкий сок, попав немного на глубокое декольте губернаторши, но та, словно не заметив, горячо произнесла:
— Да полноте, голубушка! В бедах Пейца виноват только сам Пейц! Ему же предлагали решить всё миром, но он для себя рассудил по-другому. Одно слово: пропащая душа! Откровенно говоря, я думала, что он наложил на себя руки, а он, оказывается, ещё и женился во второй раз — это ли не лицемерие?!
Она отмахнулась веером от осы, которая, привлеченная сладким запахом грушевого сока, кружила над ней, желая приземлиться.
Дамы расстались почти подругами. Настроение полицмейстерши улучшилось, чего нельзя было сказать об Анастасии Захаровне. Визит давней врагини заставил её задуматься о поведении собственного супруга — и она сделала неутешительный вывод: Брыльский также изменился с приездом в город скандальной вдовы.
***
Панкрат Сиз битый час сидел над листком бумаги, пытаясь написать любовную оду, которую обещал Дыбенко. Он подозревал, кому она предназначалась, и страдал. Приехав в город, эта женщина сделала его своим поверенным, так как по её словам, не имела здесь ни связей, ни знакомств. Каждый вечер Панкрат докладывал ей обстановку и имел возможность любоваться вдовой без шляпки и глухого платья.
За услуги она предлагала ему деньги, но он отказался.
— Чего же ты хочешь? — нахмурилась вдова.
— Я бы хотел больше знать о вас, госпожа... — потупился писарь. — Откуда вы родом, кем были ваши родители, какой ваш любимый цветок... — простите мне мою дерзость! — он вдруг упал перед ней на колени. — Но меня больше ничто не интересует в этом мире!
Вдова ласково погладила его склоненную голову.
— Ну что, вы, встаньте мой друг. Скоро вы сами всё узнаете.
— Вы... можете не сомневаться во мне, я ваш раб. Мои уста — могила! Я же никому не сказал про телка, хотя составляя протокол, чуть не лопнул со смеху.
— Вы находите это смешным? — вскинула брови вдова.
— Но как вы сумели подложить язык этой сороке Райде? Это ведь был намёк на её болтливость?
— Я ничего ей не подкладывала. Вы же сами составляли протокол.
— Так точно, составлял.
— Видели то, о чём говорила Мария?
— Никак нет-с.
— Ну, так вы успокойтесь, Панкрат Иванович. Сядьте. Скажите лучше: вы ведь знали моего мужа?
— Знавал. Не могу сказать, что мы были с ним закадычными друзьями... Мне жаль его, и его семью... Это было ужасно. Он ведь рассказал вам?
— Да. — Глаза вдовы потемнели, а голос прозвучал глухо. Но через мгновенье, она снова улыбалась.
Вспомнив эту улыбку, Панкрат вздохнул и посмотрел на лежащий перед ним чистый лист бумаги. Эва Пейц была прекрасна во всем — и уж конечно — не чета местным женщинам. Утончённая. Красивая… Точно из другого мира. И посвящение ей требовалось особенное — именно поэтому он так и не смог написать ни строчки. Сегодня он, быть может, узнает, кто она и откуда. Его охватило радостное возбуждение: Эва, должно быть, уже ждёт его! Писарь надел свежую рубашку, подпоясался кушаком, на голову натянул картуз и бодрым шагом отправился к дому Пейца.
Он не дошёл до крыльца вдовы несколько шагов, как кто-то схватил его за рукав и утянул в кусты.
— А-а-а! Так вот кто тут дорожку протоптал! А я-то голову ломаю… — дыхнул перегаром налётчик прямо в лицо писарю.
— Ваше… — выдохнул Панкрат.
— Говори, что вы там вдвоём удумали? Что ты для неё исполняешь? — злодей тряс Панкрата, но тот словно воды в рот набрал.
— Эва! — наконец крикнул он, но тут ноги его подкосились, он с удивлением обнаружил, что рубашка его намокла и прилипла к телу.
— Не ожидал от тебя… — сказал убийца, выдернув нож — и обтерев его, засунул за голенище сапога; потом взвалил на себя Панкрата и понёс к реке.
Спихнув писаря в тёмную воду, злодей поднял глаза на усыпанное звёздами небо и размашисто перекрестился: «Господи, что же это я делаю?», но в следующий момент, увидев, что надувшаяся пузырём рубашка Сиза показалась на поверхности, взял с берега старое весло и притянул покойника к берегу. Закинув за ворот рубахи Панкрата с дюжину увесистых камней, убийца оттолкнул тело, и оно быстро исчезло в глубине.
В это же самое время Мария Райда, постоянно следившая за домом «ведьмы проклятой», сбиваясь, пыталась рассказать мужу, что только что видела, как полицмейстер тащил куда-то писаря, причём последний был «ну совсем как упокойник».
— Глупая ты баба, — медленно сказал Райда. — Все беды от вашего языка случаются!
— Но писарь-то был живой — я видела, как он направился в дом Пейца… А Самсон Казимирович… — никак не унималась Мария.
— Цыц! — Райда грозно посмотрел на жену, и та замолчала. — Небось забыла, как со своей подружкой Петрой раззвонила по городу про жену Пейца, а? А что случилось потом? Забыла? Вот теперь сиди и молись, чтобы Господь тебя помиловал!
— Что ты такое говоришь! — всплеснула руками Мария. — Ведь не я совершила то злодейство! И уж тем более не я виновата в том, что погибла маленькая Анечка! И что сам он исчез, тоже не виновата… Нет! Нет! Нет! — она замотала головой и закрыла лицо руками.
***
Свадьба Йозефа и Софии была многолюдной, весёлой, хотя и небогатой. Были гости издалека: приехала родня жениха из Кракова, и невесты — из Павицы.
Обратите внимание: Мастер (окончание).
Пир был горой — позвали всех. Люди пели, танцевали, веселились. Скрипки, гармоники и флейты то смолкали, то снова играли такие забористые мелодии, что усидеть на месте было просто невозможно. Даже те из гостей, кто был в ссоре многие годы, в тот день помирились за свадебным столом.Не обошлось, правда, без ложки дёгтя: Дыбенко, тогда ещё городовой, напившись, высказался по поводу невесты, лицо которой было закрыто платком, что, мол, пора бы предъявить лицо новобрачной гостям, а то, мало ли, там крокодил какой. Начался скандал, переросший в драку, после чего Дыбенко и его товарищам пришлось уйти.
После свадьбы Пейцы жили просто, но дружно. Йозеф мечтал иметь много детей, как его старший брат Пётр. Часто они с женой, обнявшись, сидели на крыльце своего дома и представляли, какими они будут через десять, двадцать лет… София много смеялась. И глядя на неё, смеялась маленькая Анна, качаясь на коленях у отца.
У Пейца в городе была небольшая лавка и при ней мастерская: он продавал ткани, шил рубахи и юбки, чинил разную одежду. София помогала ему. Дела шли в гору, и вскоре Йозеф смог нанять работников. Беда пришла неожиданно — стремительно разрушив, подобно урагану, налаженную жизнь семьи.
Прямо у калитки родительского дома погибла под копытами лошадей малышка Анна, игравшая c котёнком. Дело даже не довели до суда — упряжкой правил сам губернатор, решивший с ветерком прокатить свою очередную любовницу. К тому времени Дыбенко стал начальником городской полиции и, как оказалось, обиду не забыл.
Вечером того же дня, когда безутешные родители плакали над разбитым телом своей дочери, в дверь постучали. На пороге стояла Анастасия Захаровна. Войдя в дом и стараясь не смотреть на маленькую Анну, она выразила соболезнования и выложила перед родителями пачку денег. Йозеф молча вытолкал высокопоставленную гостью и швырнул деньги ей вслед.
Беда, как известно, не приходит одна. София после похорон дочери стала заговариваться, смеялась и плакала попеременно — доктора нашли у неё сильное психическое расстройство. Йозеф всё чаще стал прикладываться к бутылке и потерял интерес ко всему. Работники, почувствовав слабину хозяина попросту разворовали лавку, и Пейц остался не у дел.
Его жена целыми днями просиживала на кладбище, напевая колыбельную, или же бродила у реки. Однажды она пришла домой в порванном платье, с бледным лицом и рассеянной улыбкой на разбитых губах. Йозеф так и не смог добиться от нее внятного ответа, что произошло. Но вскоре весь город (стараниями кумушек) знал: София стала публичной женщиной. Обращаться в полицию было бесполезно. Пейц чувствовал, что, скорее всего, полицмейстер и есть виновник позора, и запил ещё сильнее, вынашивая план мести. Но отомстить он не успел.
…В тот день София расчесала свои роскошные волосы и, глядя на мужа печальными глазами, поблагодарила его за то счастье, которое у них было. Потом накинула на плечи свой любимый платок и вышла. Йозеф, почуяв неладное, хотел было удержать её, но будучи сильно пьяным, потерял равновесие и упал, сильно стукнувшись головой о скамью.
Он очнулся от стука в дверь: стучали мужики, ловившие рыбу на реке. Они держали в руках мокрый платок Софии с приставшими к нему водорослями. Тело жены так и не нашли — то ли течение отнесло его, то ли Дыбенко не проявил должного рвения.
В скорости и сам Йозеф Пейц исчез. Говорили, что он пришёл убить Дыбенко, но вышло всё наоборот. Но поскольку тело Йозефа не было найдено, то он отныне считался без вести пропавшим.
***
— Так, говоришь, не виновата? — спросил Райда жену, и не дождавшись ответа, полез в подвал.
Мария оторвала от лица руки. Глаза её были мокры.
— Поделом мне, старой дуре! — сказала она себе глухим голосом.
Посмотрев в окно, она открыла от удивления рот: нетвёрдой походкой к дому Пейца подходил сам губернатор, срывая по дороге мальвы, посаженные Марией. Он постучался в дом вдовы, и вскоре его широкая спина скрылась за дверью.
— Ну и дела! — сказала сама себе Мария.
Глаза её моментально высохли, и она снова мучилась от того, что не может ни с кем поделиться такими важными новостями.
Час или два она сидела, не отрываясь глядя в окно. Точь-в-точь охотник, выслеживающий добычу. Муж, допив свою кружку, давно похрапывал на кровати, а ей не терпелось дождаться, когда губернатор выйдет от вдовы. И терпение её было вознаграждено.
Дверь открылась, и Брыльский, шатаясь как пьяный, вышел на двор. Как бы сомневаясь, куда ему идти, он постоял немного, а затем нетвёрдой походкой направился по направлению к своему особняку.
Мария не выдержала и тоже выскочила на улицу. Брыльский шёл медленно, сильно пылил сапогами и, как показалось женщине, подволакивал левую ногу. Райда по кустам забежала вперед и, сделав вид, что идёт со стороны площади, направилась навстречу губернатору. Вопреки её ожиданиям Роман Янович не сделал попытки свернуть с дороги, пытаясь избежать встречи, но и не поздоровался с нею.
— Доброй ночи, Ваше Превосходительство! — набравшись смелости, крикнула Мария, поразившись бледности его лица: в тусклом свете луны он скорее походил на мертвеца, чем на живого человека.
Губернатор, ничего не сказав, пропылил мимо, даже не удостоив Марию взглядом.
Ей стало так жутко, что она со всех сил припустила до дому. Растолкав мужа, она попыталась рассказать ему про Брыльского, но Райда лишь отмахнулся: «Спи уже, сорока», и повернулся на другой бок.
Но уснуть она смогла лишь под утро — проспав главную новость, которую до неё поспешила донести Петра:
— Брыльский был найден в собственном доме мёртвым! Апоплексический удар! Но это еще не всё! — Петра понизила голос: — Сперва он удавил подушкой свою жену! Потом, видать, ужаснувшись содеянным, умер сам.
— Как? Анастасия Захаровна мертва? — встряхнув головой, спросила Мария.
— Да! — торжественно закончила Петра. — А еще писарь пропал, а Дыбенко пьян — никак в себя не придет!
Тут Марию прорвало — и она в красках рассказала куме про всё, что увидела ночью… Петра слушала, открыв рот, временами прерывая рассказ Марии громкими возгласами.
Когда Мария закончила рассказ, Петра схватила её за руку и потащила в участок, где за столом сидел Дыбенко с холодным компрессом на голове и пил огуречный рассол.
— Что вам угодно? — спросил он, поморщившись от сильной головной боли.
— Нам — ничего… — опешила Мария, испугавшись, что болтливая подруга выдаст её.
— Мария видела, как наш губернатор выходил от вдовы! — выпалила Петра, а Мария ткнула её хорошенько в бок, в первый раз по-настоящему пожалев о том, что не умеет держать язык за зубами.
— Неужели? — хищно усмехнулся Дыбенко. — А больше она ничего не видела? А?!
Он внезапно вскочил и с ненавистью посмотрел на Марию, у которой от ужаса подкосились ноги.
— Н-н-нет. Н-ничего… — заикаясь, сказала она.
— Может, ты перепутала, и это был другой человек? — более спокойно произнес Самсон Казимирович. — Ну, скажем, Панкрат Сиз — или ещё кто?
— Нет, Панкрата я не видела, — соврала Мария. — Это был Роман Янович, собственной персоной.
— В котором часу? — заинтересовался Дыбенко.
— Я, признаться, не помню… после полуночи дело было, я встала по нужде и случайно увидела…
— Ну хорошо, хорошо, — совсем успокоился полицмейстер. — Эх, Панкрат куда-то запропастился, вот незадача… Грамоте разумеешь?
Мария отрицательно покачала головой.
— Ну ладно. Иди тогда до поры, покуда нового писаря не пришлют. Ступайте, я сказал! — он показал рукой на дверь и приложил ко лбу мешочек со льдом.
К вечеру весь город знал, что приезжая вдова как-то связана со смертью Брыльских, а возможно, и с исчезновением Панкрата Сиза. Не забыли ей ни Петриного телка, ни Райдовой перины.
У дома Пейца начал собираться народ. В сумерках поблескивали любопытные глаза, слышалась негромкая речь: люди обсуждали происшедшее и объясняли его, кто во что горазд.
— Да гнать её надо из города! Все беды от ведьмы — утверждали одни.
— Наш Ромка сам окочурился — до баб был большой охотник! Вдова ни при чём! — возражали другие.
Всем хотелось посмотреть на загадочную Эву. Но она сидела, закрывшись на задвижку, и к окнам не подходила.
Кто-то из особо ретивых горожан, не то в шутку, не то всерьёз, предложил поджечь дом. Нашлись и противники столь крайних мер. Толпа заволновалась, расколовшись на две половины.
Наконец дверь дома отворилась, и голоса стихли. На пороге стояла Эва и спокойно смотрела на притихших людей. Так продолжалось какое-то время: толпа смотрела на вдову, вдова — на толпу.
Наконец мужик, предложивший поджечь дом, крикнул:
— Убирайся, курва, из нашего города!
— Да-да! Уезжай поскорее! Скатертью дорожка! — поддержали остальные.
Мария молчала, но всей душой была за то, чтобы вдова покинула город и всё стало бы, как прежде.
— За что? — разнёсся над толпой спокойный красивый голос.
Стало тихо.
— За что вы меня ненавидите? Никому из вас я не сделала ничего дурного, — продолжала вдова.
Но тут с разных сторон понеслось:
— Да? А куда подевался писарь?
— А Петриного телка кто зарезал?
— У кума гуси околели!
— Михайлов сын упал с крыши!
— Как она приехала, так у мене ухо заболело!
Каждый пытался взвалить на вдову вину за произошедшие с ним неприятности, в повседневной жизни бывшие делом обычным, но с появлением Эвы вдруг принявшие совершенно иную окраску. Прекрасное лицо вдовы стало грустным.
— Хорошо, — сказала она, — я и сама собиралась уходить: мне неуютно среди злых, жадных, надменных и пустых людей, которые довели моего мужа до безумия. Будь проклят мир, где правят деньги!
— Скажи, Эва… Панкрат был твоим любовником? Признайся, ведь это он подделал твои документы? — крикнул из толпы мужской голос.
Все обернулись на кричавшего: в расстёгнутой рубахе, с помятым лицом, полицмейстер Дыбенко едва держался на ногах, будучи изрядно пьяным.
Вдова сошла с крыльца своего дома и раскрыла дамский зонтик, украсивший её лицо нежным кружевом проникающего сквозь ткань лунного света. Многие впервые смогли разглядеть её вблизи, без глухого облачения и вуалетки, обычно скрывающей её лицо.
— Да это же Софья Пейц! — охнула какая-то бабулька и принялась истово креститься.
— Нет, не похоже, эта моложе! У той и волосы были темнее! — возразил кто-то.
Эва, словно приведение, скользила мимо людей, расступавшихся перед ней, как волны перед кораблем. Ни слова не говоря, она пошла к реке, и толпа последовала за ней, держась на небольшом расстоянии.
— Кто ты такая? Ты не можешь быть женой проклятого Пейца, потому что... он два года, как мёртв! — крикнул Самсон Казимирович ей вслед.
Остановившись у кромки воды, вдова окинула красноречивым взглядом всех присутствующих. Люди, поражённые признанием Дыбенко, ошарашенно молчали.
— Я знаю, что ты убил Йозефа. И не только его, — вдова спокойно посмотрела ему в глаза, — всё знаю. Посмотри на меня, Самсон Казимирович. Признаёшь? Я — София.
… Дыбенко, щурясь, присмотрелся. Он никогда не видел Софию Пейц до её помешательства, если не считать свадьбы, на которой лицо её было закрыто… Зато он часто видел во сне перекошенный рот своей жертвы, которую он и ещё несколько его пьяных дружков настигли недалеко от реки. То была полоумная баба, которая вскоре утопилась. Не может быть, чтобы это была она!
— Бре-брешешь! — крикнул он. — Я знал Софию, она другая совсем! Признайся, Панкрат помог тебе подделать документы, и ты, боясь разоблачения, убила его!
— Мы оба знаем, при каких обстоятельствах состоялось наше с тобой знакомство! — сверкнула глазами вдова. — А Панкрата, жаль — продолжала вдова. — он, и правда, помогал мне, а ты убил его… На самом деле я не та, за кого себя выдавала, но я и не самозванка… Я — вдова Йозефа Пейца. Его единственная жена!
Фото Evgene pexelsГлаза её продолжали смотреть в самую душу Дыбенко, и он почувствовал озноб — зубы его застучали. И полицмейстер сник, окончательно убедившись, что перед ним действительно София.
Мария Райда, вспомнив ночное происшествие, громко охнула — и дрожащей рукой показала на Дыбенко. Не выдержав направленных на него взглядов, Самсон Казимирович бросился было бежать, но, споткнувшись, упал, и его быстро скрутили, невзирая на ругань и угрозы. Людская ярость изменила направление и теперь изливалась на полицмейстера. Осмелев, некоторые пытались пнуть связанного Самсона Казимировича, в него летели камни и плевки.
— Вы совсем не изменились, люди… Злоба, зависть и похоть отравляют ваш мир… Мне так жаль вас! Прощайте… — печально сказала вдова, фигура которой в призрачном свете ночного светила казалась почти прозрачной.
Её бледное лицо было мокрым от слёз. Повернувшись, она медленно пошла в воду по лунной тропинке.
— Эй! Глядите, она же сейчас, ей-богу, утопнет! Сделайте что-нибудь! — крикнул из толпы старческий голос, но никто не пошевелился.
Воцарилась тишина. Лишь прибрежные деревья шелестели листвой, да журчала тихо река.
Люди молча наблюдали, как вдова медленно погружается в воду. Вскоре река сомкнулась у неё над головой, а затем и зонтик, который она держала в руках, перевернулся и поплыл по течению, кружась на волнах, поблескивая полированной ручкой.
— Мама, а тётя вернулась туда, откуда пришла? — спросила маленькая девочка, теребя свою мать за подол юбки.
— Да, доченька, да, — ответила горожанка, не в силах оторвать взгляда от играющей лунными бликами водной поверхности.
Расходились молча, подавленные тяжёлым зрелищем. Связанный Самсон Казимирович больше не ругался и попыток бежать не предпринимал.
…Утром на берегу обнаружили тело писаря. Дыбенко признал свою вину и был отправлен на каторгу. Его не спасли ни связи, ни заключение докторов о том, что он находился в состоянии временного помешательства. А через полгода Амалия Кирилловна получила известие, что её муж умер от неизвестной болезни.
***
В полицейском протоколе происшествие на реке было освещено как несчастный случай, повлекший за собой смерть Софии Пейц, тело которой и на сей раз не было обнаружено. Местные жители до сих пор верят, что были свидетелями возвращения жены Йозефа с того света. Так ли это — одному Богу ведомо.
А на могиле малышки Анны вы всегда можете увидеть живые цветы. Мария Райда заботится об этом.
#страшные истории #мистика #рассказы #миламенка
Больше интересных статей здесь: Мистика.
Источник статьи: Вдова Пейца. Окончание.