Глаз бури

Он бежит, задыхаясь. Сколько пролётов? Два, три? Всё равно мало, всегда мало. Босые ноги, не ощущающие холода, и хриплое горло, исходившее на кашель — всё, что осталось от него. Соболев останавливается, слепо прищуриваясь. Коридор кажется бесконечно длинным, растянутым, а когда он старается усерднее, пытаясь ускорить свой побег, конец коридора удаляется от него. И так от одного поворота до другого, до двери, ведущей к лестнице, а с лестницы вновь в нескончаемый коридор.

— Витя, — слышит он ласковый голос, — Куда ты? — Соболев чувствует, как по его спине бегут мурашки от липкого страха. Этот голос, такой пугающе знакомый, заставляющий трястись в нервном припадке. Господи, сколько же ещё он будет бежать?

— Витя, — Соболев шире распахивает глаза, пытаясь отыскать выход, и вновь бежит. Силы на исходе, а лестница, спасительная лестница, ведущая вверх, к следующему этажу, подальше от низа, подальше от того, что спрятано на первом этаже... В холодной комнате, где… «Нет, не думать. Нельзя думать, только бежать, — вопит его сознание. — Вон уже и дверь видна, нужно только открыть её, она всегда открыта — спасительная дверь, ведущая к лестнице». Соболев хватается за ручку, резко дёргает на себя и замирает. Это был не выход, это был морг. Два неподвижно лежащих тела покрыты тканью. Он в ужасе пятится назад, но уже понимает, что бежать больше некуда. Он попался.

Соболев тяжело задышал, заворочался. Открыв глаза, первое, что он увидел — лампочку, свисающую с потолка, потом сам потолок — обшарпанный, давно не штукатуренный. Витька хотел сглотнуть, но понял, что во рту сухо. «Всего лишь кошмар», — облегчённо подумал он и сразу услышал:

— А мы её дамой, пиковой!

— Хавай козыри, — весело сказал Понтилеев, скидывая бубновую десятку и вольта. Лицо Гришки при этом стало слегка розоватым, как будто от смущения, на самом деле он предвкушал победу над Венькой, который хмуро смотрел себе в карты, а потом на те, что лежали на его собственной больничной койке. Гришка думал о том, что должен выиграть, хотя бы один раз, по теории вероятности… Сомушев отбился. И в очередной раз у него нашлись «шестёрки» на погоны Гришке. Понтилеев скинул их от злости, а остатки своих карт кинул в Веньку.

— Шулер, — сказал Гришка недовольно. — С тобой играть, никакого интереса нет.

— Был бы, если б ты играть умел.

— Начинается, — протянул Понтилеев, укладываясь на свою кровать и вытягиваясь на ней. — Витька, — позвал он. Соболев не ответил. Он всё ещё пытался прийти в себя. Его руки до боли сжимали книгу. Он провёл по корешку указательным пальцем, потом прочёл: «Преступление и наказание». — Витька, опять спишь что ли?

— Ну чего? — хрипло спросил Соболев, открывая том на том месте, где читал его, пока не заснул.

— Сколько у тебя сегодня? — Витька нахмурился, припоминая утренний замер температуры.

— Тридцать семь и пять, а у тебя?

— А у меня норма, — скривился Гришка. — Выпишут скоро.

— Зато колоть перестанут, зад уже один сплошной синяк, — сказал Венька, собирая разбросанные карты.

— По мне лучше бы кололи, — ответил мрачный Понтилеев. — Два раза в день позорное снятие штанов и ты в раю.

— Можно подумать тебе там колют не антибиотики, — отозвался Витька, хмурясь. Раздумывая о том, насколько сильно испортился у него сон. Соболеву казалось, что ему колют неимоверную дрянь, а иначе с чего бы ему так галлюцинировать? Каждый раз он почему-то проваливался в беспокойный глубокий сон и никак не мог проснуться, пока тот не заканчивался.

— Какая разница что, главное лежишь как на курорте, — Понтилеев мечтательно уставился в потолок. Его мысли плавно потекли о том, что он попросит у матери, когда она придёт в очередной раз покормить его. Это точно будут куриные ножки, хорошо зажаренные, солёные и с перцем. Гришка прикрыл глаза, как будто наяву ощущая знакомый любимый вкус. Рот Понтилеева наполнился слюной, и он тут же сглотнул её.

— Ага, интернета нет, задница болит, а из развлечений только вот, — Витя помахал томом Достоевского. Венька и Гришка посмотрели на том. Сомушев вернулся к картам, а Гришка всё ещё щурился, пытаясь прочесть название.

— А ты где её взял? — спросил Понтилеев.

— Мать принесла, пока ты на процедурах был. Я её просил мне безлимитный интернет подключить, а она мне вот. Всё волнуется, как я экзамен по литре сдам.

— Так ЕГЭ, — сказал Венька. Он на год был старше Гришки и Витьки и уже был в выпускном классе. По поводу экзаменов Сомушев совершенно не переживал, как он бесхитростно сообщил товарищам по палате, он и их тоже собирался проболеть. Сомушев лежал в больнице в совокупности уже полгода. Его периодически выписывали, а потом клали вновь. В основном с гастритом, но последний раз, Сомушев успел заработать воспаление лёгких. Сейчас его лечили от обоих недугов сразу, сам Венька считал это феноменальным. Сомушев гордился своими болячками. О гастрите Венька знал всё и мог часами рассказывать о нём, правда, желающих послушать находилось немного.

— Это ещё неизвестно, — вздохнул Витька, с ненавистью смотря на книгу. Гришка подошёл к койке Соболева и наконец, прочёл название.

— Я одного понять не могу, — сказал Понтилеев, — чего они все носятся с этим Раскольниковым, ну убил и что? Сейчас ещё и не то показывают.

— То показывают, — отозвался Венька. — А потом, там смысл вовсе не в том, что он её убил.

— А в чём? — просил Гришка.

— О маленьком человеке и его праве на вершение чужих судеб, — Сомушев тасовал карты, не обращая внимания на Гришку, и продолжил:

— Вредный писатель. Убийство одно, а раскаяний на весь остаток книги. Я пока читал, сам начал всякое думать.

— В кратком содержании прочту, — сказал Понтилеев вслух и успокоился. — Кстати, кто-нибудь вчера слышал, ночью соседки стучали.

— Это Гурьева, — сказал Витька, расплывшись в улыбке.

— Ага, — отозвался Гришка, — выкуси, дурила, Гурьеву твою выписали вчера днём.

— Как так? — спросил Витька потеряно и как-то смущённо. Он привстал на кровати и посмотрел на Гришку. Тот поумерил пыл, но ответил недовольно и снисходительно:

— Как-как, Евтушева с главврачом вчера выписали. Лидку переселить должны были в другую палату, а то коек-то много, а пациентов... — Понтилеев вздохнул. — Жаль, сейчас не сезон карантина, в такое время всегда народу много. Весело наверно.

— Ничего подобного, — отозвался Венька. — Коек не хватает, всех обязывают носить повязки, в туалете вечно народ топчется, а что бы получить свою дозу боли в задницу, очередь такую надо отстоять, что врагу не пожелаешь.

— Нормально, — махнул рукой Понтилеев. Сомушев покачал головой.

— А потом при таком потоке, всегда есть шанс на жмурика напороться.

— Чего? — лицо Понтилеева вытянулось. Витька, молчавший всё время до этого, раздумывая о том, почему Гурьева не сказала ему, что выписывается и даже не оставила номера мобильного, оживился и тоже посмотрел на Сомушева. Венька некоторое время молчал, выдерживая театральную паузу, любил он это дело — байки рассказывать, а уж приврать — это он всегда мастак.

— Лежал я два года назад, — сказал Сомушев. — Помните, ещё передавали, что сезон гриппа и всё такое, ну как бывает зимой, — Понтилеев и Соболев закивали, хотя ни один из них даже не пытался ничего вспомнить. — Скандал тогда был с этими вакцинами, штамп гриппа не угадали. В общем, всё, как обычно. А я тогда не сильно прожжённый был, в больницу попал впервые, до этого всё дома валялся. А тут бабке моей надоело это, она неотложку и вызвала. Повязали меня и прямиком сюда.

— Да ты не тяни! — возмутился Понтилеев. Сомушев оскорблённо посмотрел на Гришку, но ничего не сказал.

— Ну вот, палат свободных нет, в некоторых из-за коек, прохода не было вовсе, а кто-то прямо в коридоре лежал. Сами понимаете, если почти весь город здесь лечится. А самое ужасное: груднички с мамашками. У них в отделении ещё хуже. Часть сюда положили. Я с двумя в палате был. Ох и орут же засранцы по ночам! Главное, накормили, задницу вытерли, мать под боком, а всё равно орёт, как резанный. В общем, привезли к нам одного с двусторонним воспалением, на вид ему не больше, чем нам сейчас было. Сразу укололи, он спать, потом разбудили на рентген, сам он не дошёл, так ему плохо было, потом опять кололи, а он кашлял всё время, не переставая, мелких будил. Ад самый настоящий. А тут вдруг понимаю, что сплю, сплю уже давно и хорошо, потому что не кашляет никто, — Венька замолчал, наблюдая за предвкушающими лицами товарищей. Оба выжидающе смотрели на него.

— Короче, лежал он на спине и не шевелился.

— Мёртвый? — тихо спросил Гришка.

— Да нет, — ответил Венька, — живой, только горячий весь, как печка. Позвал медсестру, она температуру смерила, а та под сорок. В общем, ещё чуть-чуть и спёкся бы.

— Так он не умер? — разочарованно спросил Гришка.

— Он нет, — ответил Сомушев, — а вот в той палате, — Венька кивнул на стену, у которой стояла койка Гришки, — там да. — Понтилеев буквально отпрыгнул от стены и с ужасом уставился на Веньку. Витька рассмеялся.

— Он тебе и стучал ночью, — сказал Соболев.

— Да иди ты! — зло ответил Понтилеев, опасливо отодвигаясь от стены, смежной с тринадцатой палатой.

— Кто умер то? — спросил Соболев.

— Мальчик какой-то, я с ним незнаком был, видел только, как его выносили.

— И куда потом? — спросил Гриша осторожно.

— В морг, куда же ещё. Вообще, обычно для таких грузов лифт специальный есть, а у нас нет, по главной лестнице носят, — потеряв интерес, к собственному рассказу, Венька вернулся к картам.

— По той самой?! — Понтилеев представил, как по лестнице, по которой он поднимался с матерью, чтобы попасть в детское отделение, мимо них проносят носилки с мёртвым мальчиком. Гриша вздрогнул, пытаясь отогнать навязчивый образ.

— Ну да, по какой ещё? Морг этажом ниже. Туда они их и носят.

— То есть сейчас, здесь вполне могут быть покойники? — спросил Соболев с интересом.

— Вряд ли, — махнул рукой Венька. — Людей-то мало. Не сезон, — Гришка нервно рассмеялся.

* * *

Обед был невкусным. Супы номер один и номер три похожи — оба с капустой и помидорами, разве что один почему-то с перловкой, хотя до рассольника ему было далеко. Веньку посадили на диету, поэтому ему от супа номер три было не отвертеться. Макароны и котлеты Сомушеву не светили и он, трагически вздыхая, смотрел на более удачливых товарищей, поедающих свои порции. Сам Венька ел унылую варёную рыбу, она то и дело прилипала к нёбу, а в сочетании с отварной морковью становилась на вкус особенно безобразна.

— Почему тут ничего не солят? — спросил Гришка. — Если вам гастритчикам нельзя наши котлеты, то почему мы их должны есть несолёными?

— Это называется солидарность, — ответил Венька. — Мне нравиться осознавать, что не я один мучаюсь.

— Вряд ли они старались для твоего удовольствия, — ответил Витька, откусывая кусок от котлеты и жуя, — скорее это просто у них так принято, без всяких почему.

— Глупость это, — ответил Гриша. — Как будто мы тут все на принудительном лечении желудка.

— Так и есть, еда вон какая. А кисель? Ты его пробовал? Несладкий вообще. Пьёшь, а будто клейстер для обоев, — Венька подавился. Гришка с интересом посмотрел на Соболева.

— Когда это ты клейстером баловался? — спросил Гриша Витьку.

— Да не таким, как ты думаешь, — ответил Соболев. — Обои в новой квартире родители клеили, а отец клей не купил, мать покричала, а потом на муке клейстер развела, ими и оклеили, а мне запах понравился, пахло бумагой почему-то, вот я и попробовал.

— Странные у тебя предпочтения, — отозвался Гриша, наблюдая за столом девчонок. Те делали вид, что их троицу не замечают. Лидка Самойлова уже сидела с тремя курицами из седьмой палаты. Две были иногородние из Парголово, ушлые девицы, палец в рот не клади, в первый же день заткнули Гришку так, что отбили всякое желание вообще с ними видеться. Одна — тихоня восьмиклассница, о ней никто ничего не знал, да и знать, не желал. Понтилееву нравилась Самойлова, не так чтобы сильно, по крайней мере, её лицо не вызывало того постыдного заикания, которое делало Гришку в глазах почти всех девчонок, идиотом. Самойлова косым взглядом скользнула по их столу, а потом встала, одёрнула свитер и подошла к парням. Разговор за обоими столами сразу стих.

— Чего вытаращился? — спросила Самойлова грубовато, садясь за их стол.

— На фиг вы мне не нужны, — ответил Понтилеев. Внимательный Витька сразу приметил, как покраснели кончики Гришкиных ушей и как он нервно стал стучать вилкой, пытаясь насадить на неё макароны.

— Лидка, Гурьева съехала что ли? — спросил Соболев.

— Типа того, правда я сама не видела. Пришла с прогревания, а её уже не было, потом Евтушева сказала.

— Что же она мне не сообщила, — спросил сам себя Витька, хмурясь.

— Никому не сказала, свалила и след простыл. А может она и сама не ожидала. Знаешь, как бывает, сегодня здесь, а завтра на холодок отправят, — мстительно сказала Самойлова и посмотрела на Гришу. Уж она-то знала, как тот хотел остаться. Понтилеев любил повздыхать и пожаловаться. Он Веньке много раз пенял, что не ведает тот своего счастья. «Жизнь на большой земле, брат, страшная и жестокая!» — говорил Понтилеев, Венька ржал, Витька крутил у виска и называл Гришку придурком.

— И всё равно, могла бы зайти, — твёрдо сказал Витька.

— У меня её номер есть. Могу скинуть.

— Давай, — тут же согласился Витька, доставая свой телефон. Пока он вбивал в телефонную книгу номер, Лидка сказала:

— А мы сегодня Пиковую даму будем вызывать. Хотите с нами? — Соболеву было всё равно, Венька ничего не ответил, зато Гришка преувеличенно демонстративно фыркнул.

— Фигня какая. Не нашли чем заняться что ли?

— Ну, из шприцов обливаться не вариант. Евтушева все забрала и медсёстрам остальным запретила их давать. Так что, сам понимаешь, выбор не велик. Вчера в карты рубились до половины третьего, аж тошнило уже, а делать всё равно нечего. Потом медсестра пришла, всем четверым в задницу влепила и всё, никакого веселья, сдаётся мне, они с димедролом мешают.

— Мешают-мешают, — сказал Соболев, передавая телефон Самойловой. — Гришка после них дрыхнет до самого завтрака.

— А сам-то? Вчера в двенадцать вырубился и этот тоже, — недовольно сказал Понтилеев, смотря на ухмыляющегося Веньку, — а я лежи, перестукивайся.

— С кем? У вас же одна стена только с другой палатой — наша, — сказала Лидка, отбирая у Витьки его кисель.

— С тобой получается, Гурьева-то уехала, — ответил Гришка.

— Сдался ты мне, — ответила Самойлова. — И потом, я вчера уже съехала оттуда.

— Чего? — вытаращился Понтилеев. — Как так ты съехала?

— А что мне одной там делать? Ну так что? Пиковую даму с нами будете вызывать? Давайте, чем больше народа, тем интереснее, — сказала Лида. Соболев с сомнением посмотрел на Веню и покачал головой.

— Подожди ты со своей дамой! — сказал возмущённый Гриша. — Кто тогда мне всю ночь в стену стучал?

— Может, туда кто-то другой въехал? — с сомнением сказала Лида. — А может, тебе всё приснилось.

— Ничего мне не приснилось! Ты мне стучала до часу ночи! — Самойлова, видя реакцию Понтилеева, нахмурилась и покачала головой.

— Спроси у девчонок, они тебе скажут.

— Мне это не нравится, — сказал Гриша, ощущая страх и холодок, бегущий от затылка к копчику. Понтилеев сглотнул и посмотрел на Витьку. Тот выглядел равнодушным. Венька вообще никак не выглядел, как будто и не слышал того, что сказала Самойлова.

— Чего это вы такие спокойные? — подозрительно спросил Гришка. — А, так вы оба в доле! — сказал Понтилеев. — Продали свою мужскую солидарность! — первым заржал Венька, за ним Витька и Лидка. Самойлова била рукой по коленке, из глаз её выступили слёзы.

— Боже, вы видели его лицо? — отсмеявшись, спросила Лида. — Это бесценно.

— Идите вы… в общем идите! — сказал злой Гриша. Он встал из-за стола, взял пустую тарелку, стакан из-под киселя и направился к раздаче, где отдал посуду женщине в белом халате. Потом гордо, задрав нос, Понтилеев ушёл из рекреации в сторону палаты. При этом движения его были дёрганные и злые.

— Я кстати ему и правда не стучала, — сказала Лида, провожая Понтилеева задумчивым взглядом. Витька скептически посмотрел сначала на Самойлову, потом на Веньку. Тот пожал плечами.

— Кончай, Самойлова, с нами эта хрень не пройдёт.

— Да, клянусь!

— Кто же Гришке спать не давал?

— Да кто его знает. Говорю, приснилось.

* * *

Пиковую даму решили вызвать в палате, где ранее жила Самойлова с Гурьевой. В ней уже убрали постельное бельё, оставив только голые койки с полосатыми матрасами. Подле каждой стояло по тумбе. Огромное окно, выходившее на северную сторону, почти не давало никакого света, палата казалась мрачной. А когда несколько ламп освещали её, она не становилась ничуть уютней, наоборот, свет будто оголял и без того пустое пространство, делая его каким-то зловещим. Впрочем, человек, лишённый фантазии, посчитал бы палату обычной, она была ничуть не хуже той кишки, где жили: Витька, Гриша и Веня, может чуть темнее, но оно было понятно, на малометражную комнату парней отчего-то было выделено огромное окно. Оно занимало одну из двух узких стен, и было похоже на витрину. Выходило окно на крышу, откуда можно было хорошо видеть голубей, беспрестанно воркующих друг другу, дерущихся за еду, совокупляющихся и гадящих на всё ту же крышу. Венька частенько бросал им бутерброды с маслом через форточку окна. Один раз бутерброд прилип к стеклу, а потом сполз вниз, оставляя за собой жирный след. Евтушева сделала им выговор и строго-настрого запретила кормить птиц, обещая, что в случае неповиновения попросит заколотить форточку. Венька сказал, что она так говорит всё время, а потому можно и дальше смело кормить птиц, чем он и занимался. Гришке обосранная крыша казалась отвратительной, поэтому он ни один раз просил Сомушева перестать кормить птиц.

— Почему именно в той палате? — не унимался Понтилеев. — Не могут в своей что ли?

— Да какая тебе разница? Пусть развлекаются, — ответил Витя, строча что-то в телефоне. Венька листал «Харрингтон о Холдеме», при этом фиксировал что-то на маленьком клочке бумаги и сверялся с картами, разложенными перед собой. Гришка маялся без дела.

— Кому ты там пишешь? — поинтересовался он у Соболева и тут же прозорливо добавил: — Гурьевой? — Витька спрятал телефон и попытался не улыбаться.

— Спалился, — злобно ответил Понтилеев, пихая собственную подушку. Соболев вновь посмотрел на экран телефона и сказал:

— Это не твоё дело.

— Если тебе нечем заняться, сходи к ним, — предложил Венька, грызя вконец изуродованный кончик карандаша.

— Идём вместе?

— Нет, это без меня.

— Да блин. Чего вы такие оба спокойные? За стеной совершается преступление! Заигрывание с тёмными силами или ещё что похуже. Вы в курсе, как заканчивается вызов Пиковой дамы?

— Это всё сказки, — отозвался Витька со своей кровати, — Веня скажи ему.

— Мг, — ответил Сомушев.

— Ну, знаете, когда вас придут убивать, — слово «убивать» Гриша особо выделил, — я вас будить не стану.

— А давайте, рассказывать страшные истории друг другу, — предложил вдруг Витя. — Вот, к примеру, лежали в больнице трое парней, один умный, второй привлекательный, а третий дурак.

— То есть там два дурака было? — ехидно осведомился Веня.

— Почему это два?

— А потому, что один умный, а второй привлекательный. Вот этот привлекательный и был вторым дураком.

— Ты, знаешь ли, в чужие истории не лезь, — посоветовал Витька. — Свою будешь рассказывать, там и решай, кто дурак, а кто нет.

— Насчёт дурака я понял, — язвительно отозвался Гриша, — а вот в каком это месте, ты, Соболев, стал вдруг привлекательным? Или тебе Гурьевские сообщения в голову ударили?

— Началось. История моя? — спросил Витька.

— Твоя, — отозвался Веня, не вникая в происходящее.

— Вот и слушайте. Лежат они, значит, в своей палате, двое своими делами заняты, а третьему всё неймётся. Крутится он на своей койке так и эдак, пока не провертел ей огромную дыру.

— Вот только не надо тут этих аллюзий странных.

— Смотрит он на эту дыру, — продолжил Витя, не слушая возражений, — а она чёрная.

— И вылез из неё огромный жуткий хмырь и…

— Нет, — возразил Соболев, гадко ухмыляясь. — Вылезла оттуда мёртвая женская рука и как схватила дурака и начала душить! Дурак отбивался, как мог, а рука его не отпускала, а потом бац, и утянула его в дыру. И не осталось от третьего соседа ничего.

— А дыра? — спросил Гриша.

— А дыра захлопнулась, как ничего и не было.

— Одно в рассказе хорошо, — сказал Венька, улыбаясь.

— И что же? — спросил Понтилеев с недовольной рожей.

— Рука была женская, Гриш, — Соболев и Сомушев заржали.

— Да пошли вы, — обиженно сказал Гришка, кидая в соседа напротив подушкой. — Дурацкая история.

— А кстати, как это понять, мёртвая рука или нет? — спросил Венька, осмеявшись.

— Ну как, бледная, в струпьях… — Понтилеев, прижавший к себе колени, наморщился.

— Два раза Вий смотрел и оба чуть от страха не обделался, — поделился он. — Не люблю я такое…

— Какое? Ужасы? — спросил Сомушев с любопытством.

— Да всё это. И думать об этом тоже не хочу. Все эти ваши мёртвые, демоны, ведьмы, ад…

— Ну и напрасно. Ад — это не место, это идея. Набедокурил, вот тебе и ад. Мы и сейчас можем в нём находиться, — сообщил Венька с непосредственным видом. Витька и Гришка осмотрелись вокруг, будто желая, удостовериться, что всё ещё находились на земле.

— И как же это вы определили, господин специалист по аду? — ехидно осведомился Соболев.

— А очень просто, бутерброды падают маслом вниз. Каша несолёная, чай несладкий, голубей кормить нельзя. И гастритчиков заставляют, есть ужасно невкусную еду.

— Ты хочешь, чтобы тебе стейк прожаренный подавали? — спросил Понтилеев.

— Почему бы и нет? — легко согласился Венька.

— Если это ад, то чёрт должен быть, а чёрта не видно, — сказал Гриша.

— А зачем чёрт? Человек сам себе чёрт. Думаешь, чёрт лучше разбирается, в каком котле тебя топить?

— На то он и чёрт, — резонно ответил Гришка.

— Вот ты, когда у матери четыре сотки стырил, виноватым себя чувствовал? — спросил Венька.

— Чувствовал.

— А когда она тебе по шее надавала?

— Полегчало, — ответил Гришка, растягивая губы в улыбке, — как камень с души.

— А не навешай она тебе, ты бы себя изнутри сам и сожрал. И какое из этих наказаний хуже?

— Так, то мать, а то чёрт.

— Какая разница, мать или чёрт? Главное, что они оба в сравнении с твоей совестью ничто.

— Если это всё-таки наказание, то, как отсюда выйти? — спросил Понтилеев, кусая губы.

— Если бы я знал, сидел бы я здесь с вами?

— Я так и не понял, — сказал молчавший всё время Соболев. — Уйти-то из него можно? Раз мы сами его себе и устроили?

— Уйти можно.

— И как?

— Надо перестать думать о нём, как о наказании. Перестать воспринимать отрицательный мир и начать воспринимать положительный, — ответил Венька, лениво тасуя карты.

— И опять всё упирается в йогу, — сказал Витька и заржал.

* * *

На следующее утро троица, получив свои порции таблеток в маленьких бумажных кулёчках, отправилась сразу завтракать. Утренние каши не любил никто, зато бутерброды из белого хлеба и масла расходились на ура. Сомушев ел рисовую кашу, запивая её чаем. Он пытался не обращать свои мысли к тому, что на данный момент так тщательно пережёвывал.

— Чего ты её жуёшь? Глотай, да и всё, — сказал Витька, сам испытывая мучения, смотря на то, как Венька ест.

— Горячая, — пожаловался Сомушев. — Люблю манную, её можно просто выпить.

— Это если жидкую сварят, а густую ел? Вот уж отрава, — сказал Гришка, смотря на стол, где должна была сидеть Самойлова с соседками.

— Это верно, у нас в детском саду как раз такой утром кормили. Чего ты всё головой вертишь? — спросил Соболев.

— Уже половина завтрака прошла, а их нет. Вдруг что-то случилось?

— Ты же слышал, как они вчера визжали, когда медсестра пришла и разогнала их. Если бы что-то случилось, мы бы уже знали, — Соболев не успел закончить фразу, когда на завтрак пришла седьмая палата в полном составе.

— Какие-то они помятые, — поделился Венька и помахал девушкам рукой.

— Ты чего делаешь? — буквально зашипел на Сомушева Гришка.

— А что такого? Ты же сам хочешь узнать, как прошло, — четвёрка уселась за свой обычный стол, но, как и в прошлый раз, Самойлова оставила свой поднос, а сама пошла за стол к парням.

— Ну, — сказала она. — Жаждите сплетен, дамы?

— Хотя бы, — сказал Витька, игнорируя хамскую манеру обращения. Лидка села к ним за стол и недовольно сказала:

— Да ни фига у нас не вышло. Только Надьку почём зря напугали, ревела до утра.

— Впечатлительная сильно? — поинтересовался Гришка, смотря на восьмиклассницу.

— Она сказала, что видела её и даже слышала, как та звала её по имени.

— Пиковую даму? — спросил Венька, явно заинтересованный.

— Говорит, что её, только это была не она.

— Почему? Разве смысл не в том, что вы все верите в эту ахинею, что-то там видите, радостно пугаетесь и делитесь впечатлениями друг с другом? — спросил Витька.

— Соболев, ты я смотрю, знаток всякой ахинеи, — язвительно ответила Самойлова.

— Я знаю достаточно, чтобы сказать, что вы либо нездоровы, либо глупы.

— Сказал человек в больничной пижаме, — ответила Лида, а потом повернулась к Вене и сказала: — Просто мы не закончили вызов, поэтому это не могла быть она.

— Значит, ей привиделись, — сказал Гришка, совершенно успокоенный такими новостями.

— Ты не понял, — сказала Самойлова. — Я не сказала, что не верю, что она её видела, я сказала, что это была не Пиковая дама.

— Ты что тоже её видела? — спросил Понтилеев.

— Типа того.

— Ага, давай, верь ей, — сказал Витька Грише, ядовито улыбаясь. — Она тебя уже однажды развела со стуком и сейчас лапшу на уши вешает. Иди-ка ты, Самойлова, к своим ведьмам, там свои байки друг другу и рассказывайте.

— А если я докажу? — спросила Лидка нахально.

— Чем? Очередной порцией словесного поноса? Уволь, я на это не куплюсь.

— Сходи в тринадцатую палату, — сказала Самойлова, вставая изо стола, — и сам посмотри.

— На что смотреть? На пустые койки? — громко спросил Соболев уже спине Лидки. Та не обернулась. Девчонки за столом шушукались и недовольно посматривали на Витьку. Соболев раздражённо отвернулся от них.

— Может, и правда сходить, — предложил Венька.

— Сходить туда, значит поверить ей, а я ей не верю, — ответил Соболев, ощущая неясную тревогу. Не стоило вообще в это всё ввязываться, прав был Гришка, к чёрту все эти глупости с вызовами и прочей ересью.

* * *

К обеду Витька обнаружил, что провёл всё утро в комнате один. Гриша и Венька, ушедшие на утренние процедуры так и не вернулись, и Соболев стал волноваться. Конечно, могло так статься, что им назначали что-то ещё, а Витька просто не знал об этом, однако задерживаться до обеда — это уже было ненормально.

Соболев уже собирался разыскивать своих товарищей, когда они оба вернулись назад. Витька приподнялся на кровати и посмотрел на них. Сомушев и Понтилеев, не сговариваясь, подошли каждый к своей койке и легли. Когда они проходили мимо Соболева, он ощутил неясный сладковатый запах. Неприятный и сильно знакомый, он напугал Витьку так, что он пребывал с минуту в ступоре.

— Вы где были? — спросил Соболев, — я уже искать вас хотел.

— У девчонок, — ответил небрежно Гриша.

— Зачем? — тупо спросил Витька.

— Захотелось, — ответил не менее меланхолично Венька. — А потом, мы зашли в тринадцатую. — Соболев молчал, ожидая продолжения. Сомушев потянулся и сказал: — Ты был прав, там ничего нет, просто палата.

— Я же говорил, наврала она, — сказал Витька скорее для проформы, никакого спокойствия он в связи со сказанным не испытывал. Соболев принюхался вновь, но запах как будто исчез. Он встал с кровати и заметил, что на полу были какие-то чёрные разводы, похожие на слизь. Соболев с отвращением переступил неясные следы, раздумывая, где эти двое могли так извозить больничную обувь.

— Скоро обед, — сказал Витька, но понял, что оба его товарища по палате спят. Соболев в замешательстве смотрел на две койки, потом на следы. Ему стало жутко и он, взяв книгу, быстрым шагом покинул палату. Остаток времени до обеда он провёл в рекреации за столом, за которым обычно сидел с Венькой и Гришкой. Он раздумывал о том, что такое могло произойти с этими двумя, что они были так заторможены и тут же в его голове всплыли отвратительные образы из сна, где он бежал от кого-то, а потом… Что там было в конце? Что-то важное. Соболев затряс головой, отгоняя мысли о кошмарах, как несостоятельные и не заслуживающие никакого внимания. Этим двоим вполне могли назначить курс каких-то новых таблеток. В конце концов, этим ведь и занимаются врачи, верно? Прописывают таблетки, от которых пациент спит и поправляется.

На обед ни Гришка, ни Венька не пришли, а звать их Соболев не стал. Он всё ещё ощущал неприятный холодок от вида этих двоих. Из палаты девчонок пришло только трое. Той восьмиклашки, чьё с лицо было белее полотна, не было. Витька подумал, что ей просто плохо, однако из обрывка разговора, который он услышал, девочку выписали. Это было так же неожиданно, как и выписка Гурьевой. Вспомнив, о давней знакомой, Витька достал телефон и набрал сообщение. Ответ пришёл незамедлительно. Соболев, ободрённый такой реакций, тут же принялся строчить сообщение о странных событиях, произошедших в больнице. Гурьева посоветовала не паниковать, а самому сходить в зловещую палату и лично убедиться, что та в порядке. В конце концов, жили же они там с Самойловой вдвоём и ничего ужасного с ними не произошло. Витька вынужден был признаться самому себе, что он всё-таки трус — идти в комнату одному не хотелось, а просить Веньку или Гришку… Это глупо, они оба уже были там и сказали ему, что ничего странного там нет.

Когда Витька вернулся обратно, Гришка и Венька всё ещё спали, и добудиться их не было никакой возможности. Соболева это напугало, он пошёл за медсестрой. Та сказала, что ничего странного в здоровом сне не видит. Температура у обоих была утром нормальной, а спят они наверняка из-за медикаментозного лечения. В любом случае, она никаких причин для волнения не видела. Витьку это никоем образом не успокоило. Страшным было то, что и на ужин он пошёл один, а за столом девчонок было уже двое. Каким-то чудом и вторую соседку сегодня выписали.

— Ты в прошлый раз сказала, что видела там кого-то, — сказал Соболев Лидке. Та кивнула, довольная тем, что ей, наконец, поверили. — Кого?

— Я же сказала, какую-то женщину. А ты что, Витенька, решил стать охотником за чужими? — засмеялась Самойлова.

— Нет, просто стало интересно. Но почему ты уверена, что это была не та, кого вы вызывали?

— Ну, ты же знаешь описание Пиковой дамы? — спросила Лида.

— Вообще-то эта городская легенда имеет несколько вариантов, поэтому… — Соболев с сомнением покачал головой.

— Балда, — вздохнула Самойлова. — Есть одна вещь, которая всех их объединяет — чёрное платье и чёрная вуаль. А та, кого видела я, выглядела иначе.

— Гришка и Венька никого там не видели, — сказал зачем-то Соболев.

— А может они тебе соврали? — предложила Лида. Больше всего, Витька боялся того, что ему и правда, соврали. Но зачем?

— Они не соврали, — твёрдо ответил Соболев.

— А ты не пошёл, — сказала Лида. — Я знаю, почему ты не пошёл.

— Это почему же?

— Потому что ты знаешь, что там что-то есть, — самодовольно ответила она. Соболев хотел было возразить, но Самойлова не дала ему ничего сказать, больно сжав его руку и близко наклонившись. — Когда ты сидишь в комнате один и не видишь, что у тебя за спиной, ты разве не чувствуешь едва заметного дыхания позади тебя? Или вдруг боковым зрением ты видишь что-то, едва уловимое. А шорохи? Ты ведь успокаиваешь себя, думая, что это просто паркет, старая паркетная доска и ничего более.

— Здесь нет паркета, — зло ответил Витька, вырывая свою руку из цепкого захвата Самойловой. — Здесь везде положен линолеум, — Самойлов уже взял свой поднос и пошёл сдавать его, когда услышал:

— А в тринадцатой паркетная доска и поверь мне, ночью она скрипит.

* * *

Он не сомкнул глаз всю ночь. Сомушев и Понтилеев так и не проснулись. И уколы им в двенадцать почему-то делать не пришли. Сначала Соболев лежал в темноте, но очертания комнаты пугали его до такой степени, что он, в конце концов, наплевав на всё, включил одну единственную лапочку. Его двое соседей всё равно спали беспробудным сном. Было страшно смотреть на две куклы, неподвижно лежащие на спинах, словно на смертном одре. Витька ждал, что вот-вот кто-то из них проснётся и… Господи, это ведь совсем как в том чёртовом сне. Двое лежащих на спинах, два тела, что по команде садились в кровати и вперивались в него невидящими глазами. Витька отворачивался и тут же слышал едва заметный шорох, почти неуловимое движение. Тогда он вновь садился спиной к стене и смотрел на своих соседей. Соболев тяжело дышал, воздуха не хватало, но Витька не мог найти в себе сил, чтобы просто подойти к окну и открыть форточку, ведь для этого нужно было подойти к ним. А если он это сделает, тогда Сомушев поднимется и схватит его за ногу и утянет вниз, и всё это время он будет смотреть на Соболева пустыми глазами.

Витька медленно раскачивался, находя в этом движении свою долю успокоения. Тишина, прерываемая лишь его дыханием, вдруг исчезла. В стену кто-то отчётливо постучал. Соболев замер, со страхом смотря на выкрашенную в голубой цвет стену, смежную с тринадцатой палатой. Тишина длилась минуты две, потом вновь стук, но теперь уже не там, где спал Гриша, а правее, ближе к Соболеву. Это было отчаянное положение. Двое соседей коматозников, в сторону которых он боялся смотреть, неясный стук слева и справа дверь, ведущая в тёмный коридор. Соболев сжал виски и вновь начал раскачиваться, пытаясь убедить себя в том, что ему только кажется. Такое бывает, нервное, подстёгнутое рассказами воображение воссоздаёт нечто…

Стук повторился. Теперь он уже был отчётливо слышан, и стучали прямо у изголовья больничной кровати Соболева. Витя вжался в противоположную никелированную решётку кровати. Он вцепился в собственное одеяло, до боли сжимая пальцы. Ему казалось, что его сердце сейчас остановиться, так бешено оно стучало. Соболев ощутил, как со лба его тёк пот, он собирался на кончике носа, а потом капал на одеяло. Руки Соболева были холодны, а сам как будто окоченел. Стук усиливался, и уже нельзя было представить, что это бьёт чей-то кулак, нет, били так, будто от этого зависела чья-то жизнь, а может кто-то хотел выломать стену и проникнуть в соседнюю палату.

Соболев не помнил, когда заснул. Очевидно, перед самым рассветом, но он так и не выключил свет и не лёг нормально в постель. Он даже не был уверен в том, что просто не потерял сознание, потому что он не помнил, чтобы бить в стену перестали. Очнулся Соболев в палате один. Он так и сидел у стены, низко опустив голову, шея и спина затекли. Витя болезненно поморщился и первым делом взглянул на больничные кровати соседей. Они были пусты, Соболев выдохнул. Если Гришка и Венька проснулись, значит всё хорошо. Значит ночью ему только показалось, что били в стену. Всего секунду он чувствовал покой, а потом вдруг вновь посмотрел на больничные койки, те были не просто пусты, на них не было ничего, кроме двух матрасов. Витька подбежал к тумбочке Веньки и раскрыл её — пусто. Ни чашек, ни карт, ни дурацкой книжки, по которой Сомушев учился играть в покер. Тумба Понтилеева была также пуста.

Соболев вышел из палаты, ощущая, как у него нервно подрагивали руки. В голове было мутно, словно он перебрал нелегально пронесённого на школьную дискотеку джин-тоника. Пошатываясь, Витя дошёл до кабинета главной медсестры. Евтушева обнаружилась на месте. Она выверенными движениями чиркала в каких-то карточках, при этом бодро попивала чай из гранёного стакана.

— Доброе утро, — сказал Соболев, проходя внутрь.

— О, Соболев. Доброе, доброе. Чего такой хмурый? Жалеешь, что один остался? Ничего, мы тебя куда-нибудь переселим, — пообещала Евтушева. Она оторвала взгляд от записей всего раз.

— А куда… — Витя пытался собраться с мыслями, — куда они делись?

— Кто делись? — не поняла медсестра.

— Мои соседи? Гриша и Веня, они же ещё вчера получили какой-то новый курс таблеток, от которых спали, как сурки, а сегодня их уже и след простыл.

— Так выписались. На кой вы тут лежите, Соболев, чтобы в карты, что ли резаться? Вы тут лечитесь. Они вылечились, а вот ты, — Евтушева вновь подняла голову и посмотрела на Витю, нахмурившись, — плохо выглядишь, Соболев. Ты утренний курс не забыл выпить?

— Я ещё не умывался даже, — признался Витя.

— Вот иди и умывайся, а потом топай за таблетками, вот кстати, — Евтушева протянула градусник, — не забудь измерить и сказать потом. И на завтрак не опоздай, а то уже двадцать минут от него прошло.

Витя вышел от Евтушевой чуть приободрённый. Если медсестра говорит, что выписали, значит, выписали, верно? Странным было то, что оба, как и Гурьева до этого, с ним не попрощались. Но с Гурьевой-то всё хорошо. Она регулярно отвечала на смс. Наверно стоило всё-таки сходить в тринадцатую палату, а потом, когда Лидка в очередной раз будет ухмыляться и нести какую-то ересь про шорохи, сказать ей, что она просто дура или ещё хуже, думает, что он дурак, раз она надеется его убедить в такой чуши, как скрип половиц по вине невидимой женщины. Вот глупость-то.

* * *

После завтрака, Витя совсем повеселел. Каша была вполне съедобна, чай сладкий. Соболев даже подумал, что его мир становится лучше, сахар стали давать. Как там Веня говорил? Перестать считать место адом? Что ж, это вполне можно. Убедится, что в соседней палате полный порядок, а потом пойдёт к Евтушевой и сообщит, что у него галлюцинации ночью были, а та скажет, что это нормально, побочный эффект от таблеток. Да, именно так и будет.

Соболев закинул свою личную кружку в палату и, надев свежую майку, направился прямиком в соседнюю комнату. Витька коснулся белой деревянной двери и невольно бросил взгляд на то место, где было врезано два стекла. Они занимали четверть двери у самого верха. Соболев удивился тому, что они были совершенно черны, хотя сейчас было позднее утро, к тому же довольно солнечное. Палата Витьки сейчас была вся залита светом.

Соболев помедлил и всё-таки раскрыл дверь в палату. Та открылась с тихим скрипом, как будто ей было уже очень много лет. Из палаты мгновенно пахнуло тем самым сладковатым зловонием, которое он ощутил на Гришке и Веньке. «Тараканов они здесь травят, что ли?», — подумал Витька, входя в слабо освещённую комнату. Солнце действительно каким-то образом обошло палату, хотя света было достаточно для того, чтобы не включать электрические лампы. Комната выглядела тоскливо, словно в ней уже давно никто не жил. Её мыли, регулярно протирали пыль, возможно даже вытаскивали матрасы летом на солнце, чтобы вся больничная хворь была уничтожена ультрафиолетом, а стены окрашивали едкой краской, которая выветривается спустя неделю. Но, несмотря на всё это, она была неживой, так бывает в домах, чьи владельцы давно умерли, а наследники никак не могут избавиться от имущества. «Как после покойника», — мелькнуло в голове Соболева. Он вошёл внутрь, а неприятный запах усилился. Витя поморщился, ища глазами источник вони, которая буквально въелась в него самого и не давала думать ни о чём другом. Раковина, висевшая на одной из стен, была сухой, кран не подтекал. От неё ничем не пахло, тогда Соболев осмотрел глазами комнату ещё раз, а потом увидел следы. Без сомнения, это была та же зловонная чёрная жижа, оставленная больничной обувью Веньки и Гришки в их собственной палате; здесь, следы были чёткими, без сомнения оставленные босым человеком. Они шли от стула, бестолково стоявшего у одной из коек, и кончались в середине комнаты, словно человек, оставивший их, испарился в её центре.

Витя задержал взгляд на этой странной метаморфозе, а потом невольно ощутил то самое едва заметное движение, о котором говорила Лида. Соболев мгновенно обернулся, но позади было пусто. Никаких монстров, никакой женщины, просто пустая палата. «А что я хотел здесь увидеть? — подумал он. — Это ведь просто палата детской больницы».

Соболев повернулся к двери, собираясь выйти, когда отчётливо услышал звук передвигаемого стула. Он сглотнул, уговаривая себя не оборачиваться. «Просто уходи. Тут не на что смотреть», — говорил себе Витька. Однако звук повторился, и на этот раз его реакция была мгновенной. Соболев резко обернулся и краем глаза заметил тень, тут же исчезнувшую, словно боящуюся его прямого взгляда. Сердце Витьки начало стучать, как бешеное, он быстро задышал, ощущая забытый за утро липкий страх. Пытаясь успокоить себя, Соболев пытался замедлить вдохи, сделать их более глубокими, но всё равно срывался. Страшным была даже не тень, которую можно было списать на обман зрения, а то, что стул, чей передвигаемый звук он отчётливо слышал, теперь стоял ровно по центру комнаты. А следы, которые ранее начинались от него, остались позади.

«А может, они и были позади? Ведь я и не смотрел толком», — подумал Соболев, прекрасно понимая, что смотрел на чёртовы следы добрых минуты две. Он же думал об их источнике. «Прочь, прочь, убирайся отсюда!», — вопило сознание Витьки, в то время как сам он медленными шагами приближался к стулу. Ужас, который накрыл его, всё равно не мог побороть любопытство. Соболев, заворожённый происходящим, тем, чего не должно было существовать в принципе, следовал знакомому сценарию, который не раз видел в фильмах. Герой слышал странный звук в другой комнате или видел неясное шевеление в густой листве в лесу, или его манила чернота неизвестного нового для него места, потом он, боясь дышать, шёл посмотреть, что это было, а дальше всё заканчивалось плохо. «Они все и всегда заканчивают одинаково, — подумал Витька. — Находят чёрную дыру, в которую решают залезть, испытывая при этом невероятных страх, а дальше их находят расчленёнными или выпотрошенными, или не находят совсем».

Соболев подошёл к стулу и сел на него, даже не отдавая себе отчёта в том, что он только что сделал. Сначала всё было тихо, комната погрузилась в звенящую тишину, Витя слышал только собственное дыхание, которое никак не хотело успокаиваться, уши заложило от биения собственного сердца. Стул был невероятно жёстким, спинка узкая, как на школьной мебели. Не успел Витька об этом подумать, как ощутил запах, а потом деликатное касание. Всё его тело окаменело, он словно примёрз к стулу. Касание превратилось в едва ощутимое объятие. Соболев увидел, женскую руку, когда-то изящную и тонкую, а сейчас вздутую, как у трупа, испещрённую язвами, из которых текла та гниль, чей запах был душным сладким смрадом, хорошо знакомым Витьке. Он вспомнил его. Это был запах из сна, с самого низа, откуда он бежал. А ещё он вспомнил голос, женский, обманчиво-ласковый, шептавший ему: Витя.

Соболев вскочил со стула и кинулся к двери, та не поддавалась, а рука женщины, вдруг вновь появилась на его правом плече, а на левом появилась вторая, они обе обхватывали его чуть ниже плеча, а потом, переместившись выше, схватили его за горло и сжали со всей силой. У Вити потемнело в глазах, он шарил ладонями по воздуху, не решаясь помешать изуродованным гниющим отросткам, душить его. Соболев пытался отбиваться, он заехал кулаком по телу сзади, рука провалилась во что-то мягкое и влажное. Звук был таким, словно его локоть попал в вязкую болотную субстанцию. Витя содрогнулся при мысли о том, что это было вздутое тело трупа. Соболев звал на помощь, но из его горла вырывались лишь хрипы и бульканье. Больше всего он боялся не задохнуться, а взглянуть в лицо того, кто сжимал его глотку, поэтому Соболев скрёб руками по двери, с ужасом понимая, что белая деревянная дверь со стороны палаты вся испещрена чужими ногтями. Он не был первым, а теперь и его руки оставляли тонкие полосы поверх старых. В конце концов, Соболев вновь схватился за ручку и со всей силы дёрнул на себя. Та поддалась и Витька, чуть не упав назад, распахнул её. Собрав все силы, которые в нём ещё были, он выскочил наружу, вывернулся и руки, душившие его, мгновенно исчезли. Но когда Соболев закрывал за собой дверь, он поддался искушению и посмотрел на лицо той, что только что чуть не убила его. Это было мёртвое, с полузакрытыми глазами и изуродованным ртом лицо хорошо ему знакомой Лиды Самойловой, той, что так уверенно говорила о том, что половицы скрипят не просто так. Уж Самойлова-то точно знала, потому что когда одноклассницы душили её в пустом зале, Лида слышала скрип досок и видела белые носы кроссовок Витьки Соболева, прячущегося за алой тряпкой из бархата, висящей на сцене. А Соболев видел Лидку всё то время, пока её глаза, смотревшие прямо на него, вдруг не стали стеклянными, а девицы, понявшие, что переборщили с воспитанием дерзкой новенькой, в ужасе не разбежались. Тогда он вышел из укрытия и долго смотрел на Самойлову, думая о том, что возможно мог бы спасти её, только если бы сам не был бесконечно запуган собственными одноклассниками. Если бы у него было что-то, за что его уважали. Увы, Витька Соболев был мальчиком для битья и даже той доли сострадания, которой он всё ещё обладал, несмотря на все попытки одноклассников вытравить это из него, всё равно не хватило бы, чтобы он мог смело выйти из укрытия и сказать группе террористок убираться куда подальше.

Он никому ничего не сказал. Не сказал о том, кто убил Самойлову и не вспоминал о ней сам. Зачем? Разве у него не хватало своих собственных проблем? Разве он виноват в том, что после всего пережитого им самим, в нём не было стержня и никакого желания помогать другому, точно такому же? Почему это должен был быть именно он? Витька Соболев — вечно запуганный, недолюбленный родителями, неинтересный и неважный, не имеющий никаких талантов, каждый раз, прокручивающий в своей голове все те разы, что над ним издевались и находивший нужные слова для достойного ответа слишком поздно. Всегда поздно. И сейчас было тоже поздно. Некуда было бежать. Он снова вошёл в эту комнату и снова вспомнил о том, от чего открещивался всю жизнь — от вины, которая как дамоклов меч висела над ним, напоминая о себе по ночам глазами Самойловой. Соболев знал, что его личный ад будет связан с ней, потому что, сколько бы он себя не уговаривал, было очевидно, он виновен. И он сам каждый раз выносил себе этот приговор. Никто бы не мог наказать его больше, чем он сам.

Дверь закрылась. Соболев замер, тупо смотря перед собой. Он как-то потеряно коснулся ручки двери, а потом как будто очнулся. Витька растеряно смотрел на дверь палаты, не понимая, зачем стоял подле неё.

— Ну что, посмотрел? — услышал он голос Самойловой. Соболев обернулся. В голове его что-то щёлкнуло, он должен был сделать что-то важное, и это как-то было связано с Лидой. Ну и к чёрту, потом вспомнит.

— Да, — ответил Соболев равнодушным голосом, — и как я сказал, там ничего нет. Вам всё привиделось.

— Может быть, — ответила Лида, улыбаясь.

— Меня ведь выписывают сегодня, — сказал Витька.

— Знаю. Мою соседку уже выписали, — ответила Самойлова, хитро улыбаясь.

* * *

Он чувствовал, как холод, едва касаясь его, причинял боль, а единственная лампочка, мерно покачивающая назад и вперёд, была похожа на слепящее солнце, бившее прямо в глаза. Он помнил тяжёлое дыхание и собственные хрипы, как его сознание раскалывалось на бесконечные частицы собственного я, которые беспрестанно говорили с ним и считали, а потом он бежал от них, от толпы, в которую превратился сам и никак не мог найти выход. Он бежал по длинному коридору, дальше и дальше к лестнице, чтобы подняться выше, подальше от морга, где уже давно лежали его соседи по палате, а сзади всё время звал один и тот же голос. Но кому он принадлежал? Соболев не помнил. Когда голос уже настиг его, он ощутил душное одеяло сверху и пот, стекающий по лбу. Витька вдохнул, желая надышаться свежего воздуха, а потом очнулся. Первое, что он услышал, это голос его соседей по палате:

— А мы её дамой, пиковой!

— Хавай козыри, — отозвался довольный Гришка Понтилеев.

Автор: Ядвига Врублевская

Источник: http://litclubbs.ru/writers/1868-glaz-buri.html

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

#глаз #буря #ад #мучения #мистика #ужасы #сверхъестественное

Больше интересных статей здесь: Ужас.

Источник статьи: Глаз бури.

Система комментирования SigComments